Хаким Булибеков - КИПЧАК В АНТАРКТИДЕ

А балл, как правило, снижался из-за низких оценок по обязательным общественным дисциплинам – истории КПСС и философии вкупе с полит- экономией, научным атеизмом, гражданской обороной и еще всякой «надстроечной» ерундой.

На первых курсах, когда до распределения ещё как до луны, мы с презрительной снисходительностью относились к этим наукам, но они за нашу нелюбовь, в конце концов, отыгрывались на общем балле.

Аспирантура или работа в научных центрах, ввиду чего открепляли без проволочек, светили только блатным и круглым отличникам. К обеим категориям счастливцев я не относился. Без открепительного документа могли взять на работу лишь только те, кто не любил чтить, как Бендер, уголовный кодекс.

Можно было еще податься работать в КГБ – выпускников научно-технических вузов брали туда охотно. Но Раиса Владимировна Ривина, учительница литературы упомянутой 56-й школы, рассказывая нам о судьбах многих советских писателей, успела привить такую стойкую нелюбовь к политическим репрессиям и всему, связанному с этим, что этот вариант даже не рассматривался мною. Если вникнуть, то я даже благодарен судьбе, что хоть и была возможность угодить под внимание этой организации, особенно за свой длинный язык и кое-какие поступки, но Бог миловал.

Как ни боялся, но согласно народной мудрости – не так страшен черт, открепиться удалось легко. Пришлось, конечно, побегать по соответствующим инстанциям с соответственными письмами, ходатайствами и просьбами. Но слова «Советская антарктическая экспедиция» действовали на чиновников магически, и в качестве величайшего исключения я был освобожден от обязанности отбивать у детей уважение к физике.

Госэкзамен и не помню, как сдавал. Но если в памяти не зацепилось, значит, без особых проблем и успехов. Видать, за пять лет научился пользоваться скрытыми от преподавателей источниками информации.

Дипломная работа, сотворенная по принципу «отрицательный результат – тоже результат», внятно объясняла, что при низком материально-техническом обеспечении нашей лаборатории лазер просто в принципе заработать не может. Возможно, и вкатили бы мне законный трояк, но передо мной защищался однокурсник, проходивший преддипломную практику в МГУ. Всю наглядную часть он представил не на бумажных плакатах, как мы все, а на слайдах, что тогда было неимоверным шиком. И очень эффектно показал, как классно работала его установка. Правда, сам дипломник ее не собирал, а только гонял в разных режимах и результаты записывал. На его фоне моя защита выглядела более чем блекло.

Но в председателе экзаменационной комиссии взыграли патриотические чувства к казахстанской науке. Он выступил с пламенной речью, что, мол, мы на несовершенной технике, но своими руками пытаемся двигать науку, а вот некоторые прощелыги пользуются московской аппаратурой, а вклад в отечественную науку не вносят.

Правда, от дипломной работы особого вклада в науку и не требуется. Тем не менее неожиданную пятерку мне влепили.

Тут еще, наверное, сыграла роль тайная нелюбовь комиссии к явному социальному неравенству. Преддипломная в лучшем вузе Москвы даже для ленинских стипендиатов – круто. А слайды – так это вообще вызов мидл классу. Возможно, четверка сыну не последнего человека в МВД республики была подсознательным проявлением их фронды.

4. «…всё вокруг тебя — это сон»

Теперь до получения такого необходимого документа, подтверждающего твое «верхнее» образование, оставались только военные сборы. Если госэкзаменом по философии мы показывали свой идейно-духовный уровень, дипломной работой – интеллектуальный, то военный лагерь – это испытания плоти.

Спокойно пройти лагерь научил Бося, годом раньше усвоивший кое-какие армейские премудрости на сборах в своем СХИ.

Перед самым моим отъездом он, запивая слова портвейном №12 под мерцание светил и звон цикад, назидательно наставлял:

– Ты как в автобус сядешь, так сразу усни. Всё, что будет происходить вокруг тебя, – это сон. Ничто не воспринимай всерьёз. А как в Алма-Ату вернешься, то просыпайся.

Первый месяц моей службы так и прошел. Только один эпизод на короткое время разбудил от спячки. А было так.

Майор Крышин проводил занятия по развертыванию зенитной батареи к бою. По максимализму молодости, наша братия своих офицеров в грош не ставила, но, как и положено относиться к преподавателям, – побаивалась. Анекдоты про них были среди нас весьма популярны.

Только про нашего майора не было. Веяло от него культурой. Однажды мы с ним даже диспут учинили, обсуждая книгу Гранина «Иду на грозу» – катехизис советских физиков тех времен.

Так вот. После зычного приказа «Орудия к бою!» все, разморенные от жары и долгого стояния в строю, бодро бросились расчехлять многотонные пушки и производить прочие манипуляции с орудиями.

Конечно же, все делалось под неизменный аккомпанемент пятиэтажного мата. А как еще сдвинуть опорные стойки и, тем более, вбить в каменисто-глинистый грунт «фиксирующий клин» (кажется, так те штуки назывались)?

Вдруг майор резкой командой «Отставить! Всем в строй!» прервал наши предбоевые операции.

Как только мы выстроились повзводно, Крышин произнес речь с такой горечью и сарказмом, что я испытал (а, судя по последовавшей чуть позже реакции роты, и многие мои однокурсники тоже) по-юношески искреннее смущение и даже угрызения совести:

– Как вам не стыдно, курсанты! Вы завтрашние преподаватели, офицеры. И как последние блатные выражаетесь! Интеллигенция…

Но вдруг на учебную площадку вбежал, лихорадочно вытирая мокрым платком шею, грудь и лоб, начальник сборов, полковник Оспанов.

Герой почти всех наших издевательских историй о военных, выслушав с нетерпением четкий доклад майора о том, как проходят занятия, что-то тихо и поспешно с ним обсудил. Явно остался недоволен ответом, повернулся было уходить и тут как бы заметил нас.

Тирада, которую выпалил наш начальник, содержала чуть больше двадцати слов, из которых только пять-шесть («я», «дебилы», «на полигоне», «мать» и т. п.) были печатными.

Мы стояли, проглотив в себе все эмоции и желания. И только когда Оспанов скрылся за деревьями гарнизона, полсотни парней взорвались гомерическим хохотом.

Ребята смеялись до колик в перманентно пустом животе, освобождаясь от напряга своего недавнего стыда.

Крышин смущенно кашлял в кулак…

Кульминацией, или, выражаясь проще – главным действом военных сборов были не экзамены. Экзамены – это апофеоз или провал, а вся пиковая драматургия военного театра, называемого в студенческом просторечии «военка», была на выезде на полевые учения. Там в палатках, на стрельбище, под грохот настоящих выстрелов и проверялась вся твоя суть, и военная подготовка заодно. Оттого, как ты поведешь себя в «условиях, близких к боевым», зависела оценка на экзамене. Мы побаивались этого, как мы тогда говорили, «пикника», хотя и однообразие жизни в гарнизоне уже доставало.