Хаким Булибеков - КИПЧАК В АНТАРКТИДЕ

В каждой организации, насчитывающей более тысячи сотрудников, обязательно имелся Первый отдел, который решал, можно тебе или нет представлять великую страну за ее пределами. Руководили такими отделами офицеры, обязанные иметь «чистые руки, горячее сердце» и соответственно охлажденную голову, не позволявшую ни на пункт не отступать от совершенно неизвестных нам инструкций.

Я должен был сдать в отдел университета девять характеристик, девять анкет и девять личных листков с сопроводительными письмами. Три характеристики подписывались университетской четверкой: ректор, секретарь парткома, председатель профкома и секретарь комсомольского бюро университета. Они лично меня в лицо видели в первый раз в своих кабинетах, когда подписывали бумагу. В ней утверждалось, что я классный парень, пользуюсь уважением товарищей по работе, верен идеалам строителя коммунизма и т.д., и т. п. Затем три характеристики почти такого же содержания, с коррекцией типа «пользуюсь уважением соседей», подписывали районные руководители Компартии, Советов, профсоюзов и комсомола. Но при этом уже со мной лично не знакомых. Так же, как и городские. В их характеристике я уже «пользовался уважением алмаатинцев».

Получить подпись каждого начальника требовало столько же усилий, переживаний и времени, как и сейчас. Хоть в этом ничто не изменилось!..

Анкеты подписывал я один, а личный листок – вместе с начальником отдела кадров университета. После чего документы уходили, но уже без меня, на районные, городские и республиканские уровни недремлющего КГБ. Неоспариваемый вердикт твоей лояльности, надежности и преданности всему, «что завещал великий Ленин», выставлял Всесоюзный комитет. Пройти сквозь такое сито – это вам не через китайскую стенку лазать.

Но кое-что бдительные чекисты все же прошляпили. Почему это получилось, и сам не пойму. Ведь в советское время, по тем же негласным инструкциям КГБ, в заграничную командировку (а экспедиция в Антарктиду такой и была) разрешалось выезжать только женатым мужчинам (почти как во времена славных походов моих предков). А я тогда таковым не являлся. То ли наши чекисты на московских понадеялись, то ли московские на наших, но пропустили потенциального перебежчика. Считалось, что женатый более патриотичен, чем холостяк. Я с этим совершенно не согласен, но, тем не менее, это еще одна странность и проявление удачи в этой истории.

Сейчас, когда на свалке компьютеров больше, чем в работе, многие проблемы того времени кажутся пустяками. Но тогда все пишущие машинки находились на учете в том же КГБ и использовались в основном в госучреждениях (в приемных боссов либо в машбюро). В частном владении, конечно, тоже были.

Прогуливаясь теплыми вечерами по Тулебайке, спальному району ЦК и Совмина, можно было слышать их настойчивое звучание из открытых окон, так похожее на перестук женских «шилек» об асфальт. (Сейчас подумалось: кто не слышал этого звука, стихотворение «Безнадежность ожидания», которое, как и все прочие, ассоциативно вспоминающиеся по мере продвижения рассказа и размещенное в Приложении к этой книге, наверное, не поймет).

Конечно, пишущие машинки были, но у проверенных Партией и очень нужных и преданных ей граждан: писателей, ученых, журналистов верхнего звена.

К таким ни я, ни мое ближайшее окружение не относились. Потому пришлось затратить на печатанье этих бумаг столько времени, сил и нервов, которые с самым простым ноутбуком и принтером обеспечили бы выездными документами всех алмаатинцев.

А вся сложность состояла в том, что все девять отпечатанных анкет и личных листов должны были быть похожи друг на друга, согласно неведомой инструкции, как Партия и Ленин. А они по Маяковскому – близнецы-братья.

Не допускалось разночтений во всех экземплярах – ни в знаках препинания, ни в буквах, ни тем более в словах. Исправления, подтирания и прочие замазывания исключались.

При этом, если ксероксы и были, то только у спецслужб. То есть их во всеобщем доступе не существовало.

В печатную машинку допускалось (все по той же инструкции) закладывать только два листа бумаги для печатания нужного мне документа, потому что третий печатный лист и в самом деле выглядел уж слишком блекло, особенно если копировальная бумага была «не первой свежести». А ее экономили, ведь она была в дефиците. Как и сейчас. Попробуйте-ка купить: уж теперь-то ее только в специфических музеях увидеть можно. Но, извините, отвлекся.

Итак, машинистке надо было сделать (с учетом, что анкета на двух страницах, а листок – на четырех), более полусотни закладок. Это если печатать без ошибок.

Сегодня даже трудно представить ту обиду и боль, когда «очепятка» выскакивала на последнем слове последней строчки. Перепечатывать всю страницу приходилось заново. Сизиф тут просто отдыхает.

Забыл сказать, что печатные машинки, хоть и не времен Остапа Ибрагимыча, были в основном механическими. Грохот стоял, как от зерноуборочного комбайна. Да и физических сил на печатание уходило не меньше, чем у жнецов казахстанского миллиарда.

Единственная на весь университет электрическая машинка, как торжество победы Фарадея над Ньютоном, пребывала в приемной ректора. Как и миловидные секретарши, она была достопримечательностью помещения. Это был не для меня шесток.

После ходатайства декана физфака, все того же Дмитрия Васильевича, мои бумаги взяли в машбюро университета. Но Первый отдел документы всё время возвращал, находя в них какие-нибудь ошибки.

Сроки поджимали, и я уже был близок к панике, но помог Серик Аскаров.

– У тебя деньги есть? – сразу спросил он, едва понял суть проблемы.

– Смотря сколько, – ответил я. (А что еще ответишь со 150-ти рублевой зарплатой?).

Кстати, я собирался предложить вознаграждение машинистке за аккуратность. Но не знал, как это сделать. Не умел еще.

– У меня одноклассница машбюро курирует. Пригласим в кабак, – доверительно стал объяснять свой план мой бывший гуру. – Я со временем свалю, а ты с ней и договоришься. Не боись, солдат ребенка не обидит. Не разорю: много пить не буду.

Но мне не пришлось даже платить. Утро я встретил во временно пустующей квартире бабушки одной из одноклассниц Серого. На кухне меня ждал завтрак и инструкция, куда сунуть ключ, что проверить, когда и во сколько прийти за документами.

Чем я ей понравился, даже сейчас не пойму. Ну, уж точно не как опытный мужчина. В эту ночь она сама научила меня им быть. По крайней мере, в постели. Все, что у меня было до нее – это даже вспоминать стыдно. А что было после…

Нынешнему поколению, наверное, трудно понять сексуальные проблемы, стоявшие перед комсомольцами и комсомолками Советского Союза. Всесоюзное ханжество в этом вопросе порождало поголовную неграмотность. Опыт, часто содержавший в себе много надуманного и нафантазированного, передавался, как правило, случайным образом в доверительных разговорах со старшими братьями и приятелями. Сейчас о том времени есть что-то вроде шутки.