Татьяна Свичкарь - Схватка с призраком

У Серёжки Махачёва близких друзей не водилось никогда, даже в первом классе, когда малыши ещё наивные и доверчивые. Родители шарахались от такого знакомства и тянули прочь своих чад. Серёжка был из «неблагополучной семьи». Его родила семнадцатилетняя девчонка, которую и матерью то назвать трудно. Ей хотелось прыгнуть высоко, как кузнечику – сразу во взрослую жизнь. Но сидеть с младенцем в маленькой квартире – тоска смертная! И эта Нинка, в равной степени мечтавшая о независимости и о выпрямлении курносого носа, кое-как дотерпела до восемнадцатилетия и сбежала, забыв сына в кроватке. Много позже, окольными путями выяснилось, что в Москву. А там раствориться, исчезнуть, куда легче, чем в сибирской тайге.

Не знаю, кем раньше работал Махачёвский отец, но когда Серёжка пошёл в школу, тот уже был дальнобойщиком. Жил в дороге и дорогой, летящими навстречу километрами, лишь изредка мёртво отсыпаясь дома. Это значило для сына – почти всегда – полную свободу. Болтайся во дворе сколько душе угодно – хоть всю ночь. Но что было в душе у Махача-младшего, когда родители звали нас домой, а из окон пахло жареной картошкой?

Отец пытался «заботиться», оставлял сыну деньги «с запасом», привозил ему из столицы или других больших городов хорошие шмотки, импортные. Но не в коня корм. Серёжке всегда было по фигу, что надеть, хоть фирменную куртку, хоть заскорузлый от грязи свитер. Каждый раз, когда ему пора было стричься, наша классная Эмма Ефимовна напоминала об этом. День, два. Неделю. И, в конце концов, конвоировала Махача в парикмахерскую, потому что иначе ей самой нагорело бы от директора.

Как учился Серёжка и так понятно, да? Сначала его тянули из жалости, «входили в положение» ребёнка, который остался сиротой при живых родителях. Но в старших классах Махачёв связался с какой-то компанией, полу или уже полностью бандитов. Он стал приходить в школу, словно из милости, пару раз в неделю. Сидел на последней парте, иронически улыбался, будто не учиться пришёл, а отсиживал нудный и глупый спектакль. И это нервировало учителей. Кто-то сбивался, кто-то окликал, перекладывая указку из руки в руку: «Махачёв, повтори, что я сейчас сказала? Не интересно, не изволишь слушать?» Махачёв лишь пожимал плечами, а если ему всё очень надоедало, мог исчезнуть после второго или третьего урока.

Когда мы заканчивали девятый класс учителя, во главе с директором занервничали. Все мечтали о том, чтобы спровадить Серёжку куда-нибудь – хоть в техникум, хоть в училище. Но городок наш был слишком маленьким, в нём не имелось ничего, кроме детских садиков и школ. Молодые уезжали сплошь. Как поезд, что стоит на забытой Богом станции две минуты – молодость рвалась отсюда. Вариантов у Махачёва оставалось два. Или искать училище, которое его возьмёт в другом городе, или идти работать.

В школу тогда – редкий случай – пришёл отец Махача, долго убеждал директора, завуча и классную, что у его сына единственный шанс остаться человеком – это задержаться здесь. Устроится на чёрную работу (а кем его ещё возьмут?) – сопьётся. Уедет – вообще обандитится вчистую. Тут он, отец, всё-таки будет за ним хоть как-то присматривать. Даже выпорет, если что… Да что там! Отец обещал пороть Махачёва при необходимости хоть каждый день, если его переведут в десятый.

– Что же вы раньше-то не думали о мальчишке? – с горечью сказала наша Эмма Ефимовна, предвидя ещё два года мучений.

Махачёва в десятый взяли. Но что с ним делать дальше? Чтобы он не опозорил школу на весь город (если выпускник вчистую завалит экзамены – снимали директора, были случаи) и хоть как-то выгрыз себе аттестат, нужен был репетитор. Кто? Где его взять? Отец только руками разводил и смотрел беспомощно. Учителя отказывались наотрез, и пеняли Эмме, что проект её «Этот отщепенец и аттестат» – провальный.

Тогда Эмма Ефимовна обратила полный надежд взор к старшеклассникам. Но опять же – кто решится? Парни боялись Махача как огня. Школьный коридор странным образом пустел, когда он по нему шёл. О том, что в драке Махача победить невозможно, уже ходили легенды. Соперника он бил так, будто намеревался убить. И лежащему на полу, заливающемуся кровью и соплями, парню становилось жутко. Он беспомощно поднимал руки и смотрел на Махача затравленно, как ребёнок на Буку, вдруг воплотившегося наяву.

Только чудом удалось замять тот случай, когда Махач сцепился с парнем из класса «б» (этот новенький не знал, с кем связывается), и в школу потом вызывали «скорую». Мы, толпой идя за носилками, понимали, что самое страшное – это сломанное колено, но до сих пор, если закрою глаза, я отчётливо представлю лицо этого Павлика – багрово-синее, сплошной кровоподтёк.

Повезло Махачу, что у Павлика была одна мать, алкашка в третьем поколении. Она схватилась за деньги, которые её сунул отец Махачёва. Без всяких судов деньги сразу, в руки! Она твердила, что положит их Павлику на книжку, хотя было ясно, куда они пойдут. Сам же Павлик стыдился того, что Махачёв его так отделал, и мечтал только об одном – чтобы синяки поскорее сошли, и всё забылось.

И тогда как кандидатура возникла я. Эта мысль возникла у Эммы неожиданно, но с каждой минутой всё больше ей нравилась.

Я была почти отличницей, за исключением четвёрки по физкультуре. Физрук меня искренне презирал: на канате я болталась как мешок с дерьмом – по его определению, во время бега сходила с дистанции, держась рукой за печень, а кувырок назад и тем более подъём на мостик считала задачами для каскадёров. Но раз по остальным предметам в дневнике у меня стояли пятёрки, Классная упросила физрука пойти навстречу и не портить мне дневник, и физрук, морщась, выводил эти самые четвёрки.

Эмма соображала: если она оставит нас позаниматься после уроков на час-другой в классе, то Махачёв не сбежит, а мне не будет ничего угрожать – в школе ученики, учителя, даже охранник. Всегда кто-то есть. И, наконец, это ж ненадолго – на пару месяцев. Эмма Ефимовна повторяла, как заклинание: «Нам бы слабенькую тройку по русскому и дохленькую по математике. Только, чтобы через экзамены переполз. Только это – и больше ничего». Кроме того, она верила, что меня Махачёв всё-таки бить не будет». Есть же для него что-то святое. Поднять руку на беззащитную девочку…

Да-да, я была робкой и совершенно беззащитной девочкой с длинной светлой косой. Классика жанра. И одета так, что учителя умилялись. Белый верх, тёмный низ. Учителя не знали, что это не от скромности моей, а от нищеты. У нас дома было полно девочек – четыре сестры, и каждая прекрасно понимала, что родители выкладываются, стараясь нас хотя бы накормить досыта.

И мы старались не показывать разочарования: донашивали друг за другом обувь, и подчеркнуто радовались, когда знакомые мамы или папы отдавали нам вещи, из которых их дети уже выросли.