Марина Степнова - #ЖИЗНИГРА

– Зачем? – спросил Трофим.

– У тебя капюшон глубокий, пригодится, ваше поколение любит капюшоны, – ответил Ладынский. – Разучу пару твоих словечек, типа «Кандагар, тебе на „р“», глядишь проскачу. Вы же вдвоем пойдете, это безопасно, а я уйду вправо по тропе. Надо штольню одну посетить, проверить.

– А почему всю эту халабуду не разнесут к чертовой бабушке пополам? – спросил Трофим, озирая окружающий карнавал.

– Нельзя, видишь, сколько там ряженых бейсболистов с наколенниками шастают. Сразу вой поднимут.

– А так, можно подумать, не поднимут? – усмехнулся Трофим.

– А ты знаешь, что мы хотим сделать? – хитро спросил Ладынский.

– Никак нет, – ответил Трофим.

– Тогда все, – подытожил майор, задумался и произнес: – Неосторожное обращение с взрывчатыми веществами было бы очень приемлемой версией, бляха муха.

– Далее, ты Трофим оставляешь для меня все перила, спускаешься к реке и со всех ног бежишь в кишлак. Связи у нас никакой, так что ты у нас и будешь почтовым голубем. Об этом отдельно поговорим.

– Я начинаю сомневаться в том, что все это происходит случайно, – задумчиво произнес Трофим.

– Ты же каждый год катаешься на родину. Что ты удивляешься, в самом деле! – ответил Ладынский.

Первую игру, которая была проведена в тот же вечер, как и предполагал Ладынский, Трофим провел блестяще. За столом люди, совсем непохожие на ту публику, что шастает на плацу. Все цивильно. Одежда присутствующих в черно-белых тонах. Единственную шутку, которая могла испортить атмосферу вечера, произнес сам Абай:

– Это ты игрок от бога? А ты игрок от какого бога?

Но ее быстро затерли, обставили шутками, отвлекли расстановкой посуды, распаковкой новых колод. В остальном все было достаточно дружелюбно. Долго ставок не делали, но, оценив виртуозные способности молодого человека, к столу пригласили татарина. Он сел за спиной Трофима и с восторгом двигал на стол фишки, следя за игрой подопечного, изредка похлопывая его по плечу и что-то переспрашивая. Татарина звали Кайрат. За ужином он рассказал Трофиму, что он крымский татарин из семьи депортированных, до конца девяностых жил в Киргизии. На ночлег их действительно определили отдельно. Все шло по плану Ладынского. Охранник проводил их к соседнему зданию и велел открыть две крайние комнаты. Трофим даже не заснул, он просто провалился в небытие. Словно бы и не находился в чужом месте, да еще и в таком странном.

Альпинист пришел затемно, они быстро пробежали через плац, свернули у ангара и вышли на тропу. Трофим сделал несколько шагов и с трудом удержал себя от скатывания вниз по мелкой сыпухе, ему, с его крупным телосложением, показалось, что тропа началась очень круто. Огромная кавказская овчарка, появившаяся неизвестно откуда, посмотрела им вслед и произвела звук, больше похожий на бой бубна, чем на лай. Собака, немного помедлив, пустилась за ними вверх по тропе. Когда одинарный бой бубна прокатился по лагерю повторно, Альпинист подбежал к Трофиму, снял с него куртку майора, издающую устойчивый запах баранины и швырнул ее навстречу поднимающемуся псу со словами: «Вот и пригодилась».

Через час они были у подножия голубого ледника. Запахло снегом. Трофим глянул вниз и увидел, как Ладынский быстро поднялся по правой тропе и уже скрывался за склоном. В лагере их исчезновения еще никто не заметил. Какие-то солдаты в беретах прыгали с высоких бортов грузовика. Альпинист протянул Трофиму горнолыжные очки и каску со словами:

– Скоро солнце взойдет, ярко будет, и камни будут оттаивать с ледника.

«Не понимаю, – стал шептать про себя Трофим, оглядывая лагерь в розовом цвете очков, – почему, когда солдаты прыгают с бортов грузовика, автоматы, бряцая, издают не металлический звук, а какой-то глухой звук, звук чего-то складывающегося, чего-то комкающегося, что ли. Я заметил, что, если взять отдельные части автомата и стучать ими друг о друга, они будут издавать металлический звук; и гильзы будут издавать металлический звук, а автоматы – в сборе и патроны – в сборе не будут издавать металлический звук. Ничего удивительного, в автокатастрофе – при столкновении автомобилей, нет металлического звука, там тоже что-то складывающееся, сжимающееся, комкающееся. Но я держал в руках оторванный кардан и стучал по нему коренными вкладышами, рассыпанными по асфальту, – всегда получается металлический звук».

Ладынский наблюдал начало восхождения своих друзей, укрываясь за стеной минарета. Он дождался, когда большая собака спустилась обратно в лагерь, играя, волочила за собой его заслуженную рыбацкую куртку, и легким шагом пошел вверх по тропе. Его путь был правее, к старым заброшенным штольням. К его удивлению в них кое-где еще встречались фрагменты узкоколейки, обрывки кабелей и тросов. Вторая карта, нарисованная от руки, только с виду напоминала карту местности, а на самом деле это была карта той самой штольни, где когда-то, еще во время афганской войны, они с группой спецназа обнаружили запасы взрывчатки из арсенала английской геологоразведки. Ящики с динамитом и тротилом уложены аккуратными штабелями вдоль стен, оставался только узкий проход для движения дрезины. Пройдя еще с километр вглубь штольни в поисках какой-нибудь тележки, Ладынский вернулся к арсеналу, подумав, что это, пожалуй, и не понадобится: недостающую длину бикфордова шнура он выложит кирпичной дорожкой из тротиловых шашек.

Это не снег, это осколки льда, не поддавшиеся огранке даже в плотных слоях атмосферы, они набирают скорость в этом безвоздушном пространстве и царапают горнолыжные маски. «Если бы здесь был воздух! О, если бы здесь был воздух! Нам было бы, чем дышать», – думал Трофим.

На вдохе он поворачивался к ветру, на выдохе отворачивался от него. Выдохнуть навстречу ветру невозможно, ветер сильнее выдоха. Вдохнуть воздух из вакуума, который создает ветер в куполе каски, как в инжекторе, тоже невозможно – ветер сильнее вдоха.

На вдохе Трофим поворачивался к ветру, на выдохе – отворачивался от него. Ему уже не надо было дышать самому, искусственное дыхание в исполнении ветра возвращало ясность ума, просто достаточно поворачиваться, не отвлекаясь. Но ясность ума – это обман: Трофим начал следить за вдохами и выдохами, сбился с ритма и перепутал их местами.

Ветер душил недолго.

Ветер душил недолго, ровно до тех пор, пока он не коснулся земли всеми своими козырьками, хлястиками, шнурками, темляками, карабинами. Трофима размазало, как небрежный разноцветный мазок с мастерка импрессиониста на белом холсте снежного фирна, – прямо на тропе, сразу после крутого подъема.

А потом видимость исчезла. Оказывается, «ничего не видеть» это не означает «видеть черное». Оказывается, «ничего не видеть» можно, имея в распоряжении любой из цветов, любой, но только один; пока Трофим плавал в двух цветах: белый цвет означал, что он скоро упадет еще раз, а черный означал, что он уже лежит. Между ними был и красный и зеленый.