Александр Левин - Считать пропавшим без вести. Роман

Тридцать третий год. Подсобные хозяйства пусты. Половина села опять вымерла. Ни мычания коров, ни хрюканья свиней, ни блеяния овец. Даже кошки перевелись. Съели. «Чем завтра кормить троих маляньких рабятишик?» – думают Малаша и Аннушка. Хорошо, что трава пошла в рост. «Нарвать лебяды, да кряпивы, хоть щи с них сварить!» Детишки пухленькие, да не от сдобных булок. Голод. «Голод!» – говорит желудок, – «голод», – крутиться в голове. Руки трясутся в такт словам: «Голод!»

Выручила река-матушка, Ворона-Воронушка. Чуть потеплей, заткнула за пояс подол Аннушка и натаскала самую большую Маланьину корзину ракушек-язычков. На вид-то не очень и пахнут тиной, когда варишь. Но питательны. Поешь, вроде и голод отступаить!

Когда в Поволжье стали есть трупы умерших животных, а в Харькове за год от голода и связанных с ним болезней умерло сто тысяч человек, даже до усачей дошло, что можно остаться и без народа, без фабрик, заводов, каналов, армии, БЕЗ ГОСУДАРСТВА. Стало понятно – только махая шашкой и отбирая всё, невозможно построить рай. Что человек трудящийся должен иметь хотя бы средства производства, материалы для посева, удобную технику, своё подсобное хозяйство.

Зашевелили задами теоретики коммунизма разных мастей. Решили при колхозах создавать Машино-Тракторные станции (МТС), с тракторами, комбайнами, ремонтными мастерскими. Чтобы удобно было колхознику возделывать землю, собирать урожай, чинить технику.

Начали завозить в сельские магазины (сельмаги и сельпо) больше товаров для крестьян. Создавали клубы (в основном на месте церквей, дабы ещё больше утвердить в народе мысль, что Бога нет, а вместо него поставить нового отца-бога – товарища Сталина). Додумались и ликвидировать безграмотность, стало стыдно, что человек будущего не умеет ни читать, ни писать. Но, кто вернёт родных? Молилась Малаша, молилась Аннушка, молилась Дуняша, чтобы Господь вернул Ивана и Илью на родную землю.

И чудо произошло. В тридцать четвёртом году, приехали на телеге с Мучкапа Иван и Илья. Точнее их тени. Осунувшиеся, практически без зубов, исходящие от кашля доходяги. Растеряли здоровье по северным лесам, на рубке деревьев и земляных работах Беломоро-Балтийского канала. Благодарные труженики не забыли вылить из бронзы бюст своему «благодетелю» Генриху Ягоде и замуровать его в основании звезды на одном из шлюзов канала.

По этому случаю достали где-то магарыч и пили «горькую» без слёз. Всё было выплакано раньше. Кабы знали, вы, милые, простые крестьянские бабы, что ждёт вас впереди!

Детишков у Ивана много в доме, тесновато. Денег нет, сами выкарабкиваются. Решила Аннушка пойти жить к сестре Дуняше, чай не прогонят! Сначала обговорила всё с сестрой, та – с мужем Николаем. И Николай не против оказался (ох, кто бы знал почему). Аннушка собрала у Ивана свой узелок, расцеловала детишек, сказав, что обязательно будет к ним заходить и играть, песенки петь, благо дома их стояли недалеко.

Шёл Аннушке двадцатый год. Вся её сила и молодость раскрасили тело притягательными формами. Красивое, волевое лицо, серые глаза, улыбка, с чуть заметной хитринкой, чёрные, как смоль, волосы бережно сплетены в косу, лежащую на упругой девичей груди, нежные, но в то же время, сильные руки, бархатистый голос. А певунья и плясунья была – из первых! Хоть и одёжка не ахти, ношена, но парни заглядывались на неё, грозились проводить до дома. Но набожна была Аннушка, слушалась законов Христовых, поэтому парням «спуску не давала». Смотрела на их дела-труды.

А при колхозной-то жизни, «упиравшихся» в труде особливо не было. «Кто обо мне и о детишках станет заботиться? Нет. О замужестве думать пока рано. Погляжу маненько», – думала Аннушка о женихах.

Дуняша с Николаем встретили гостью приветливо. У самих уже был маленький сынишка. Подвинулись, приняли родню в дом. Как же рада была Аннушка, оказавшись снова под одной соломенной крышей со своей сестрой. Казалось, ничто не могло их разлучить. Вот и муж еёный, Николай Саблин, видный мужик, красивай. Глаза со смешинками. Как с дорогим гостем с ней гутарит, всё пытается угодить. Постелили на топчане в соседней комнате. Спать легли.

Ночью, зашебуршился Николай, пошёл на двор. «По нужде», – подумала Аннушка, проснувшись от скрипа двери. И так несколько раз за ночь выходил он, не давая спокойно спать новой жиличке. Днями, оставляя на Аннушку малыша, Николай с Дуняшей ходили в колхоз на работу. А с работы, часто приходили порознь, и Николай старался приходить чуть пораньше Дуни. Всячески задабривал Аннушку гостинчиком, втайне от супруги.

Простая натура не помогла Аннушке вовремя догадаться чего добивался Николай. Она думала, что всё происходит по-родственному, по-дружески. Улыбалась приветливо, как брату, рассказывала о дневных заботах. Что в саду уже вызрели вышыни, пора бы и собирать, да что ходила к Ивану, проведать племяшей. Николай сидел рядом с ней в доме на лавочке, поглаживал её по руке.

– Нюранюшка, водицы б из сеней принесла б холодныя, жарко чего-то, силов нет, – елейно произнёс Николай. Видать, стеснялся малого своего сына, посапывающего в зыбочке.

Аннушка вышла в сени, подошла с ковшом к ведру. Вдруг дверь опять распахнулась, и Николай коршуном набросился на неё. Вцепился в руки, понимая, что ковшом может получить отпор, повалил девушку на земляной пол и начал лезть своими огроменными ручищами под сарафан. Аннушка сопротивлялась, как могла, плакала, причитала, что б не сильничал он. В конце-концов, ей удалось извернуться и сильно ударить его по голове ковшом. Николай ойкнул и ослабил хватку.

– Блядун дурнай, Госпыди прости, – крестилась она, – сволычь!

«Что же теперь делать, как жить?» – думала Аннушка, – как рассказать Дуняше? Или не рассказывать? Может у него припадок, припадошный? Эна, жарынь-то какая, вот и поплыл! Ладно, повременим чутка, утро вечера мудренее.

Пришла Дуняша. Николай сидел на лавочке, смурной, потирая ушибленную голову. Аннушка занималась с малым. Дуня сбросила запревший от жаркой ходьбы платок, набросила чистый, подошла к мужу.

– Коль, чаго такой смурнаый?

– Да об ком земли споткнулси, да на угол веялки налетел. Голову тут побил, – показывал он на шишку.

– Ой, мила-а-ай, болезный мой, – Дуняша обняла его голову, поцеловала в ушибленное место.

Аннушку, как молния пронзила. Плечи её дёрнулись, на глазах появились слёзы. Нет, не поймёт её Дуняша. «Эна, как любить яго, супостата! Что же делать? Что? Авось утихомирится, авось поостынет».

С этого времени Николай, как с цепи сорвался. Понимая, что боится Аннушка открыться сестре о его домогательствах. Постоянно зажимал её в углах дома, лапая ручищами, жарко сопел. Аннушка молчала. Глотая слёзы, позволяя всё проделывать с собой. Лишь бы сестра не узнала, лишь бы не оттолкнула от себя.