Lilien Moore - SOULS

– И ноги моей не было в психиатрической больнице, идиоты, – пробормотала я и только сейчас обратила внимание на людей вокруг, которые фотографировали меня, ахали и охали. А видео «с места преступления» наверняка предоставил мой спаситель, прохожий парень. Удачливый оказался.

Ночь в гостинице. Я выбрала номер на последнем этаже. Люди узнавали меня на улицах, дорогой номер, стеклянная стена была окном, что открывала прекрасный вид на чернящую ночью, искрящуюся огнями столицу. Бывала ли я раньше в подобном месте? Мне кажется, я знаю этот момент. Снова открываю дневник и в сотый раз перечитываю:

Похоже, этот стих писался о данном моменте. Что произошло тогда? Кем я была? И данный момент – не сон ли из прошлого? Я снова проживаю его, либо этот потолок видит меня здесь впервые. Тайна, покрытая мраком, боязно открывать занавес, но билет в цирк уже куплен, все места заняты, и дверь закрыта с той стороны. Откроется занавес, рассыплются стены, и, может быть, я снова исчезну с глаз общества на долгое время, а может, одержу победу. Этот цирк… я собираюсь сжечь его. Со зверями либо без них, но больше не должно быть лавы во рту.

Квартира пуста, а я помню себя титаном…

«Ничего более бесполезного я в жизни своей не делала, и разве может таким образом проходить моя жизнь? Как она должна протекать, чтобы я чувствовала правильность моей дороги? Мой почерк превратился в сущий ад, когда я стала писать бесполезные вещи, но теперь, когда я выросла, я вижу эту бесполезность с такой простотой, безо всяких усилий что мне некуда бежать – она везде. Как люди так живут? Все наше бытие – мистика и чушь. Я не вижу смысла, я не вижу жизни, как ни смотри».

«Я хочу жить дома. Мало или много, больно или нет. Я хочу видеть семью. Лучше моих родных стен нет ничего в этом мире. Разве, что объятия отца. Я скучаю. Да. Знаешь, папа, как мне больно без тебя, без мамы, в городе чужом? Я бы хотела родиться, папа, в добром мире, в твоей семье, где детям не нужно покидать отчий дом, где родители живут вечно. Я мечтаю об этом рае. Я часто плачу по нему, о том рае, где я каждый час и миг вижу тебя. Папа».

Сколько личностей жило внутри этой девушки? Она то умирает во тьме, то бежит по жизни, как луч солнечного света. Наверняка, это было слишком тяжело. Я слышала, что ее превосходство над головами ровесников было явно для всех, кроме нее самой.

Однажды в наш дом пришла девушка с большими глазами, ее рыжая грива напоминала молодого льва. Это был пик моей потерянности. Я спросила, кем она была для меня, но ответ последовал на иной, немой ее вопрос: «Ничего не изменилось». Она целый день рассказывала о девушке с давно забытым именем, которую отлично знала. Не знаю зачем, в моем-то положении, но сердце проверяло ее слова на детекторе лжи.

– Я помню, когда ты зашла в наш первый класс. Ты пришла только на третий день учебы, и дети обусловили твое опоздание тем, что «она ехала с другой далекой страны». Сейчас смешно, но тогда все сказали, что ты «другая». Я помню, Маугли, который был зол на весь мир, почему он такой и почему он должен оставаться здесь. Сейчас я думаю о тебе, как о ребенке, прибывшем с другой планеты. Ты была изгоем с сильным протестующим характером, не волновалась о проблеме, что дети часто устраивали по твою душу «темные», ведь пыл «девочки с другой страны» не собирался мириться ни с одним из раздражителей извне. Я тоже была среди них, «извне». Дура. Я была на много слабее тебя, повторяла за стадом, и в глубине души, не понимала, почему мы поступаем таким образом с тобою. Потом случилось так, что мы пересеклись с тобою наедине один раз, второй… мне больше хотелось общаться с тобою, чем со стадом. Рядом с тобой я становилась самой собою, и это было так ново. Шло время, мы выросли, и я была уже на твоей стороне. Не представляешь, насколько ты была чокнутой, в хорошем смысле слова, – улыбалась девушка. Ее наворачивающиеся слезы на глаза показались мне чужими, как она. – Я скучаю, Лилиен. И я не хочу больше говорить о тебе в прошедшем времени. Как я сказала, ты остаешься такой же чокнутой, ничего не изменилось.

Я думаю, и даже уверена, что этот рассказ из детства я слышала уже не в первый раз, но каждый из сеансов был для меня новым. Проверить сейчас слова львицы пока не реально, но в дневнике написано «я помню прошлое кусочками киноленты, словно ее пытались сжечь», и там было кое-что о детстве:

«Странно, почему я не помню ни свои шесть, семь, двенадцать, ни даже свои шестнадцать лет я очень плохо помню. Эти годы закрыты от меня или я закрыла их сама? Во вред это или во благо? Любой из перечисленных вариантов ответов влечет за собою миллион иных вопросов, и все они черные».

«Мне не о чем с вами говорить. Мне не хочется с вами говорить. Вы не о том думаете. Вы делаете это совсем неправильно. Все слишком сложно, чтобы объяснить. Вам следует понять все самим. Вам следует наблюдать, вам следует жить». Запись сделана в школе

«Мне никто из них не интересен и не буде интересен. Я родилась не там, где должна была? Пусть так. Рядом есть люди, которые нужны и это многое меняет. Мне нужно выбраться из этого места самостоятельно».

Загадочная последовательность и эволюция мнений. Когда я перечитываю строки снова и снова в надежде, что хоть капелька воспоминаний всплывет в моей голове, она угасает с каждым разом – я лишь читаю это снова и снова, и ничего больше. Хотя кое-что все-таки меняется – мне становитЬся чертовски плохо и снова идет кровь из носа. В таком случае либо я останавливаю ее, либо она меня.

Вымышленные люди мелькают в этих туманных и жутких записях. Почему вымышленные? Потому никто из родных или знакомых понятия не имел, какие личности описывались в дневнике. Там не описывалась их внешность, но чувства и эмоции, близость общения и факты наличия контакта указывали на то, что я однозначно, была с ними больше, чем просто знакома. Вопрос, почему об моих «близких друзьях» не знала ни одна живая душа? И куда они делись сейчас? Раз мы были так близки, они, однозначно, напомнили бы о себе, однако, кроме мнимой шизофрении мне мало кто из прошлого о себе напомнил.