Ярослав Шумахер - В тени каштана. Миниатюры

– Нет, – Лил, уже начинала уставать, и ноги свисали теперь с кровати как две спагетти.

– Ну, тебя это не должно волновать так, успокойся, твоя задача копаться в мозгах лесбиянок, выискивая звенья и корни и мне описывать в сыром виде, хорошо?

– Гум, ты спятил, в конец? Ты думаешь, кто-то вот так даст копаться в своих мозгах? Знаешь, дорогой от твоего гонорара останутся рожки да ножки, если я под это подпишусь, – удовлетворительно вставила Лил.

– От него и так останутся рожки, да ножки, – вздохнул опечаленно Гум, – мне не нужны прямые откровения, это должны быть опосредованные замечания, одежда, телодвижения, манера говорить, украшения, Лил, вехи событий прошлого играющие выцветшими тонами, книги, любимые фильмы. Текст объёмного восприятия, рельеф, я выстрою, вылеплю сам, мне нужен колорит, предыстория, в общих чертах истории душевных комплексов и изъянов всем знакомы, но я хочу создать экзистенциальный шедевр, понимаешь. Действо внутри описательного шаржа, слой за слоем; робкий флирт и эссенцию. Напиток подобно эликсиру, разливающемуся по телу черной меланхолией и втягивающего в себя постороннего читателя как опиум наркомана.

– Гум, тебе придется весь гонорар свой пожертвовать мне! Ты понимаешь, о чем меня просишь, злодей???

– Определенно, – это очень просто для тебя, ты и по сложней задачи привыкла решать.

– Ага, подхалим! А дерево, кто претендует на роль больного дерева, аха-ха-ха, – засмеялась Лил, – даже не думай, пусть скрип его подобно ореховой дудочке ласкает мой меланхолично гниющий слух!

– Лил, ты невыносима! И злорадна словно фиолетовый марципан! Дерево, это и есть Розалин; её тень водрузившаяся сверху и оберегающая от знойного Солнца.

– Хорошо, ты меня тронул, я помогу тебе, развратник! У меня есть несколько персонажей на примете! Плакали твои денежки, – беспредельное самодовольство Лилит, она, казалось, готова была взмыть в воздух от внутреннего ликования, поскольку теперь это стечение обстоятельств наделяло её практически безграничной свободой, – да, мой дорогой, она подошла к нему, склонилась, и с томным кульком пальцев на его вороте, поцеловала нежно в губы.

– Я ухожу! – бойко прикрикнула она, удаляясь в уборную.

– Постой, ты не дослушала меня, это еще не всё!!!

– Пока хватит! Ты же не хочешь, чтобы я закипела, не ровен час!

– Конечно, я не желаю этого, мой злорадный корнишон, – уже про себя произнес Гумбольт.

Вот она завернутая в плащ, словно лысая промокшая гусеница просочилась в дверь, сперва просочился ключ в замочную скважину, а затем бочком Лилит, она очень интересно закрадывается в квартиру, будто женщина из департамента СС, у неё черная папка, в которой какие-то вечные документы, очки в терракотовой оправе, строгий котелок, она теперь такая важная птица, статная и чопорная; хотя в доме это все стирается, особенно на кухне и в спальне. В спальне она теперь полюбляет проводить время и читать, сидя у торшера, раньше её было не заставить взять в руки книжку, а теперь какие-то замысловатые учения, история, философия; порой она формулирует далеко беспрецедентные вопросы, на которые даже Гумбольд затрудняется ответить, хотя вроде как ему все было по плечу в жаркую юность.

– Лил, я люблю тебя, я сегодня проснулся с этой четкой мыслью, – сказал Гуми.

– Ммм, это интересный вираж по наклонной, и сколько же ты спал?

– Не знаю, часов пятнадцать или шесть, собственно, какая разница, я люблю тебя и это осознание четко прорезало мой больной удрученный мозг.

– Чем же он удручен на сей раз? Ты стал подолгу спать, вот Рабле себе такого не позволял, и Дидро также, Гумичко.

– А Робинзон Крузо позволял с Олдосом Хаксли, знаешь по сколько они спали?

– Нет, что ты, откуда мне такие подробности знать, тщеславной конторской овечке.

– Я тебя так не называл, ты не овечка вовсе, ты клубничка, аха-ха-хах.. правда, все же он здорово выкручивается из положения?

– Да, уж, – она поправила очки, чтобы наверняка уже принять какой-нибудь подкидной трюк.

– Так вот они спали по нескольку дней, а порой и неделями, один жил на острове необитаемом, а там экология ого-го-го, а другой жил в прериях с коренными индейцами, и соответственно приобщался их культуре сезонной спячки!

– Как здорово, я и не знала, – уже больше язвительно отреагировала Лил.

– Лил, а как ты в меня влюбилась, ведь был какой-то толчок к этому?

– Ага, было очень много толчков, и взрывов, все взрывалось и ухало внутри, и я была маленькой глупенькой тщеславной овечкой, мне так нравился взрослый дядичка, и я его таким образом полюбила. Ах, да, затем его полюбили все мои подруги, которым он чесал без конца и краю про все на свете, и готовил к экзаменам, кормил их мороженным и отборными байками об устройстве вселенной и космоса.

– И всё? Я разочарован, ты не искренна, я ожидал большего откровения, если честно.

– Ах, ах, ах..

– А чувства, разве я не будил в тебе чувства?

– Ммм.. я помню, как меня будил по утрам, чтобы залезть языком под трусы, помню кофе и салаты, помню какие-то уикенды на природе, и бесконечные тёрки с Гарри и разными редакторами и книжными агентами; потом ты заставил меня учить французский, а потом я привыкла к тебе, и до сих пор терплю твои бесконечные ухаживания.

– Ты ехидна, ты знаешь об этом?

– ах-ха-хах.. ты уже так меня называл, 0:1 мимо!

– Ты жандарм тайной полиции СС!

– Ух, ты, с этим соглашусь, мне нравятся фрицы! – и вот она уже крадучись подошла к креслу, в котором сидел Гумбольд, одним коленом опустилась на подлокотник, и сощурила хитрые лисьи глазки, ожидая порции комплиментов.

– Лил, я серьезно настроен, мы отправимся в Европу и в Иерусалим затем, причастить тебя до зачатия ребенка. Я хочу ребенка, а твоя подпольная жизнь совершенно ни к черту!

– Ну, нет, – спохватилась Лил, – Иерусалим? Ты спятил?

– Нет, я не спятил, я люблю тебя и хочу ребенка, хочу девочку, хочу также её крестить затем в Иерусалиме.

– А я хочу мальчика! – поясничала Лилит.

– Но, я не готова, это так спонтанно!

– Я тебя подготовлю по своей системе подготовки для молодых мам.

– Ах, знаю я твою методику подготовки!

– Так уж и знаешь?

– Так уж и знаю!

– В общем-то, я хочу, чтобы ты была счастлива по-настоящему, и научилась ценить свою жизнь и чужую, ребёнок этому очень поспособствует, и я все уже решил, поэтому, скорей бери отпуск за свой счет и мы едем!

– А как же твои книги, проклятые поэты, лесбиянки, полусгнившие деревья, или что там, черт разберешь, что еще.

– Книги? Книги никуда не убегут, тем более, это не главное совершенно, я чувствую, что нужно для тебя прежде всего, поэтому и затеял этот разговор.