Кира Грозная - Кудряшка

– А знаешь, правда неплохой он мужик. Тебя уважает. Всё повторял: «Вика меня убьёт…»

На следующий день, после бессонной ночи (у Алексея воспалился рубец и поднялась температура), я пришла на работу. Оказавшись в управлении, сразу ворвалась в кабинет Гришки. Тот сладко спал, сидя в рабочем кресле, примостив голову на папки с личными делами, которыми были завалены и стол, и диван, и подоконник.

Надо сказать, что Гришке в кадрах отводилась особая миссия: он оформлял сотрудникам надбавки за «секретность», и ему даже выделили особый сейф с кодовым замком. В сейфе он должен был хранить неотработанные личные дела. А отработанные – сдавать в архив. Кроме того, в Гришкины руки стекались заключения военно-врачебной комиссии на сотрудников и новобранцев, и именно он готовил приказы на увольнение тех, кого отбраковали по здоровью. Но всё это так, к слову.

Проснувшись, Гришка уставился на меня, словно соображая: кто это? На отлёжанной щеке проступил провокационный «трудоголический» рубец.

– Гришка, тебя убить мало! Ты покалечил моего мужа! – закричала я без «здрасте».

Гришка потянулся, зевнул. Затем отъехал от стола вместе с креслом и красноречиво выставил вперёд ногу.

Я увидела на бежевых брюках вручную сделанный шов. Гришка закатал брючину, под которой обозначился свежий шрам, розовый по краям, с запёкшимися сгустками крови по центру. Эту жуткую гусеницу – о, ужас! – украшали усики хирургических швов, напоминавших лапки.

Я ахнула.

– Подумаешь, – сказал Гришка и закурил. – Фигня.

– Это Лёшка тебя так?

– Да брось. Поговорили по-мужски. Каждодневный эпизод. Слушай, Вик, у тебя бутерброды какие-нибудь есть? Вчера так и не пожрали толком.

– Сейчас сообразим, – я метнулась к выходу.

– Да, чуть не забыл, – Гришка удержал меня за руку. – Нормальный у тебя Лёха. Мужик что надо. Мы с Лидкой заедем к вам как-нибудь на днях.

Этот шрам, украсивший Гришкину ногу, остался пожизненным напоминанием о том вечере. Однажды, когда мы купались в озере, я услышала, как Гришка впаривал доверчивой барышне: «В Чечне, ядрёна-матрёна, пуля зацепила…» Что же касается «пораненных» брюк, то они занимали почётное место в Гришкином гардеробе до конца его жизни.

С тех пор наши сборища происходили раз в неделю, а то и чаще. В основном мы пили и болтали о работе да о просмотренных фильмах. Когда надоедало сидеть взаперти, шли гулять по вечернему городу.

Съёмная квартира в центре Санкт-Петербурга – это роскошь. Круче только собственная квартира в центре; впрочем, о таком мы могли только мечтать.

Я дружила с Лидой. Лёшка и Гришка тоже были неразлучны. Почти как Бивис и Батхед. Однажды, когда Гришка, поскользнувшись в нашем туалете (как он оправдывался), упал на сливной бачок унитаза и разбил его, Алексей выручил друга, разрулив ситуацию. Внук нашей хозяйки работал на заводе, производящем сантехническое оборудование. Он вынес новенький бачок прямиком с производства, а Лёшка, как опер ОБЭП, обеспечил «крышу» со стороны правоохранительных органов.

Впрочем, не все наши бурные встречи заканчивались благополучно. Они носили всё более опасный характер. Как, например, вечеринка, устроенная по случаю присвоения мне звания лейтенанта милиции.

Для тех, кто не в курсе, очередное звание обмывается так. Виновнику наливают стакан водки, на дно которого помещают его новую звёздочку (у меня, как у лейтенанта, их было две). Он пьёт до дна, ловит зубами звёздочку и выплёвывает себе на плечо. А затем обращается к старшему по званию (за нашим столом это был Гришка) и говорит примерно следующее: «Товарищ майор, разрешите доложить! Стажёр Виктория Сергеевна Громова представляется по случаю присвоения специального звания „лейтенант милиции“. Служу Отечеству!» Старший по званию благословляет «летёху» на долгую безупречную службу, и все кричат: «Гип-гип ура! Гип-гип ура! Гип-гип ура, ура, ура!»

Именно эта, уже неофициальная часть чуть меня не угробила! Войдя в раж, Гришка и Лёшка, раззадоренные криками «Ура-a-a!», принялись подбрасывать меня к высокому потолку. Вдруг крики оборвались; какие-то доли секунды я наблюдала, как ко мне приближается паркетный пол.

Вес всех моих пятидесяти килограммов принял железный обогреватель. К его ребру я и приложилась физиономией… Очнулась на кровати. Сквозь красную пелену разглядела три бледных пятна, нависших надо мной. Первое, что воспринял мозг, – это спокойный голос Гришки:

– Всё нормально, Вик. Лицо не повреждено.

Вскочив с кровати, я бросилась в ванную. Зеркало не утешило: длинная багровая полоса украсила бледную физиономию.

– Это царапина! Шрама не будет! – орал Гришка, колотя в дверь.

Ему вторил поддатый Алексей:

– Ты сильная! Ты – римлянка!

И Лида, вклиниваясь в этот хор, просила:

– Викуся, выйди, рану надо смазать йодом!

Всю оставшуюся ночь муж и друзья прикладывали лёд к моей распухшей физиономии, обрабатывали глубокую царапину. А утром я позвонила добрейшему начальнику Сергею Петровичу.

– Сергей Петрович, я приболела, можно отлежаться денёк? – проныла я в трубку.

– Приболела, значит? – Сергей Петрович рассмеялся. – Что же будет, Викочка, когда вы полковника получите? Ну, хорошо, отлежитесь.

Сергей Петрович, интеллигентный бородатый мужчина пятидесяти лет, был человеком редкой доброты. Такой доброты в принципе не требуется милицейскому руководителю. Ему иногда пытались «сесть на шею» нахальные подчинённые. Он долго терпел, но иногда выдавал вспышки ярости – неожиданные для всех, зато действенные. Меня Петрович искренне любил.

Ко мне в отделе вообще тепло относились, считали умницей, девочкой-отличницей. Вот только, беспокоились сотрудники старшего поколения, дружба с Гришкой Стороженко до добра не доведёт… В ответ я жёстко щурилась и отмалчивалась: дворовое воспитание, привычка стоять за друзей, как бы больно ни били, чем бы ни умасливали.

– Дай мне трубку, – влез Гришка. – Петрович, а я тоже… кхе-кхе… приболел…

Не знаю, что сказал начальник, но Гришка тут же понёсся на работу галопом, даже кофе не попил.

У меня, как и у Гришки, шрам остался навсегда. Он почти незаметен, но я о нём помню и, когда нервничаю, почёсываю нос с правой стороны.

В нашей кадровой службе особым удовольствием считалось уничтожение ненужных документов под Новый год. Поскольку нам случалось работать и тридцать первого декабря, и даже отчёты в Москву отправлять в этот день.

Мы с Гришкой сидели в его кабинете и разбирали старые бумаги. В основном это были рапорты, накопившиеся за год. Кое-что я оставляла себе на память, прочую макулатуру Гришка скармливал допотопному агрегату – «Машке, которая жрёт бумажки». Эта машина, похожая на сейф, объёмная и обшарпанная, стояла в углу его кабинета и, поедая документы, противно скрежетала. После Машкиной «трапезы» полагалось вытряхивать выдвижной поддон, заполненный бумажными «макаронами».