Анатолий Воробьев - Любовный лабиринт Тонки

– Тонка, иди сюда!

Он поднимается к ней, и они идут рядом. Вот и конец этим стволам: Антон спрыгивает и протягивает ей руки :

– Прыгай, Милка!

Она подаёт ему свои руки и… вскрикивает :

– Ой! Опять.

– Что, Милка? Что?!

– Опять моё колено – это сейчас пройдёт.

Антон кладёт ей на колени руки и гладит их :

– Ты обопрись на меня, и я тебя сниму. Обними меня, Милка, и держись.

– Нет. Я – сама… Сейчас…

Порывом ветра её вдруг качает в сторону, она ахает… и падает в объятия Тонки.

– Тонка, какой ты смешной! – закрывает ладонями она ему глаза.

– Вот мы и опять вместе, Милка. Ты всё время попадаешь в мои сети.

– Мне скоро уезжать… Нужно будет прощаться… А я не умею.

– А мы расстанемся так, словно завтра увидимся вновь… А встретимся, будто не виделись десять лет!

Он ставит её на землю и ложится на траву.

– Да, Тонка, – шепчет она, ложась рядом, – словно завтра увидимся!

– Поцелуй меня.

И краснеют от их прикосновения ягоды земляники вокруг, что секунду назад ещё были молочно-зелёными.

– Заяц! – вскрикивает она, отрываясь от его губ.

Антон глядит в направлении её руки – из кустов, метрах в тридцати от них, торчат длинные серые уши и подрагивают.

– Он всё это время там сидел и наблюдал за нами, – шепчет она.

– Эй, длинноухий! – негромко зовёт Милка.

Заяц, видимо, понимает, что его раскрыли: он вскакивает, дико таращит глаза… и только короткий пушистый хвост мелькает среди деревьев и кустов.

… – Тонка, я хочу тебя попросить…

– О чём, Милка?

– Не ходи на наш пляж один… Я скоро уеду… Не хочу уезжать! Зачем мне уезжать?!

– А ты не уезжай!

– А как же тогда?..Ехать надо. От этого никуда не денешься…

– А если остаться?

– А что это изменит? Всё равно ведь расстанемся…

Окна кафе отсвечивают, дверь приоткрыта, слышна музыка.

Слева вьётся узенькая тропинка и исчезает в зелени огородов. Они обходят кафе и идут по ней.

– А вдруг она нас выведет туда, где нас совсем не ждут?

– Пойдём, – Антон увлекает её за собой.

По пути им встречается несколько пожилых женщин, Тонка с Милкой молча сходят с дорожки и пропускают их.

– Тонка, – жмётся она к нему.

– Всё хорошо, Милка, – обнимает он её за талию.

Тропинка поворачивает… и перед ними возникает… Чюрлёнис! Среди жёлтых, бурых, коричневых листьев подбирающейся осени его белизна бьёт по глазам, как молния.

Брови извиваются, шевелюра – будто шапка пены во время бури – назад.

Случай вывел их к его дому. Но с другой стороны. С чёрного хода. Откуда могут приходить свои или живущие здесь постоянно. Соседи…

– Милка, я так благодарен тебе, что ты подарила мне Чюрлёниса!..Я бы, конечно, прожил без него, без тебя… А теперь… Кто-то сказал: « Зачем было нужно просыпаться? Так бы и жить неразбуженным»…

– Мы, как воришки, прокрались в его дом, – улыбается она неуверенно.

– Мы не воришки, – отвечает он, – тот, кто и так отдаёт всё, что имеет – только возьмите! – у того невозможно что-либо украсть.

– Здравствуй, Миколоюс!

Они выходят, как положено, через калитку и оказываются на улице. Слева от неё всё ещё сидит пожилой литовец с яблоками. У него осталось два последних кулька. Они покупают их. Он встаёт, кряхтя, собирает складной стульчик, смотрит на них и, уже поворачиваясь, чтобы уйти, кивает им головой.

По дороге мимо проносится «Москвич» отца Антона. Он так и исчезает, не сбавив скорости.

– Он нас не видел, Тонка? – виновато смотрит Милка.

– Я думаю, не видел. Иначе бы остановился.

– Я чувствую, что он недолюбливает меня… Ведь он хотел, чтобы ты был с ним.

– Я тоже когда-то так хотел…

– Ты отпустишь меня пообедать с мамой? И сам сходишь…

– Я никуда не пойду. Я тебя подожду в сквере.

– Хорошо, – легко соглашается она, – а я тебе принесу чего-нибудь вкусненького.

Верхушки сосен окрасились в матовый красный цвет. Было тихо.

Она выбежала в платье. Красные и синие полосы по диагонали текли по её телу.

– Здравствуй, моя Белочка! – Антон встал.

И, не удержавшись, провёл по одной из полос :

– Я никогда не видел тебя такой!

– Тонка, – она взяла его руки, – Я так рада, что тебе понравилось! Мне и самой оно очень нравится… но я его редко надеваю, – надула она губы.

Они шли по липовой аллее, и молочный свет фонарей стекал по листьям и капал на остывающий асфальт.

Антон убрал руки в карманы и молча курил. Милка шла рядом, поглядывая на него.

– Что ты, Тонка?

– Ты такая красивая… Я боюсь до тебя дотронуться.

– Иди сюда, – оглянувшись по сторонам, потянула она его в мрак раскидистого вяза, – иди сюда!

Она прислонилась спиной к коре, опустила руки, подняла глаза :

– Дотрагивайся…

… – Теперь ты веришь, что я та же, твоя Милка? – зашептала она, вжавшись в него и выдыхая слова в его рубашку.

– Теперь верю.

– Поцелуй меня, – попросила она, подставляя ему губы.

Было ощущение, что они кружились, кувыркались в молоке фонарей.

– Тонка, я так рада, что тебе понравилось, что мне понравилось.

Город весь в огнях: холодный голубой свет неона переплетается с оранжевым оконным, в них вливается молочный фонарный. Как сигнальные огоньки – красные лампочки над подъездами. И все цвета радуги – брызги красок на рекламных щитах, кафе, танцплощадках.

Они подходят к её дому, когда из-за угла вновь выворачивает знакомый белый « Москвичок». Отец Антона сигналит им, Вадим высовывается из окна и что-то кричит —они в ответ машут руками…

И всё. Вновь тихо, где-то вдали затихает шум колёс по дороге. Они снова вдвоём…

Антон и Милка уходят от её дома, возвращаются, и опять уходят – вечер не хочет их отпускать.

Они садятся на скамейку, где он впервые обнял её, поцеловал, и она положила голову ему на грудь, где встретились их руки.

– Милка, слушай стих. Не помню автора, – он делает движение руками, словно стряхивает пустые, не нужные – лишние! – сейчас слова, – мне он очень нравится… :

…

– Тонка, мне тоже очень нравится… Почему мне так хорошо с тобой? Легко и просто…

– А если станет тяжело?

– Пока мы будем вместе, тяжело не будет. Я знаю…

По небу кто-то рассыпал сахар, и его кристаллики время от времени вспыхивают… и гаснут. Этот поток течёт и переливается, и исчезает в дымке. Но нет ему конца и края.

– Милка, хочешь скажу, как у нас с тобой будет?

– Скажи, Тонка.

– Мы расстанемся. Я женюсь, ты выйдешь замуж. Мы вновь встретимся, когда нам будет под сорок. Мы будем старыми. И вспомним наше кафе, наше лето, наши глаза, наши губы в этом лете. Нашего Чюрлёниса. И будем опять вместе. Навсегда… И даже после.