Наталия Смирнова - Семейная сага. Сборник. Книга II

Когда Шурочке исполнилось 16, умерла мать.

Хоронить приехали из соседнего района материны сестры.

Как водится, позвали плакальщиц: женщины в черных одеждах вставали на колени, причитали в голос. Шурочка рыдала и кричала с женщинами в траурных платках. «Плачь, дочка, плачь», – легла на голову девочку шершавая ладонь старшей тетки Авдотьи.

Осталась Шурочка одна. Днем в колхозе, а вечером приходила в свою низенькую хатку.

Раньше, бывало, вернется домой, ног под собой не чувствует, вдруг слышит – тихий голос зовет: «Поди сюда, дочечка моя дробная, пожалею. Тяжело тебе, а помочь ничем не могу». Девочка тогда прижималась к матери, слушала ровное биение её сердца и смирялась со своей судьбой.

Теперь же нет никого. Только тишина.

Тетки звали к себе – не поехала: зачем быть обузой в чужой семье? А так – сама себе хозяйка. Дом есть, прокормиться сможет.

Едва исполнилось семнадцать – пошла на лесозаготовки. Хоть работа и мужская, зато платят больше.

Первый год прошел спокойно, а на второй к Шурочке зачастили тетки. Старшая обычно сядет, поправит платок на голове, разгладит платье на коленках, помешает чай ложкой в стакане, сахар отодвинет, кусочек хлеба отщипнет.

Разговор всегда получался одинаковый:

– Изба-то, Шурочка у тебя совсем покосилась.

– Позову плотника из нашей бригады – поправит.

– И как же ты так-то? Одна с мужиком? А ну как что нехорошее задумает?

– Пусть только попробует! Я быкам хвосты кручу, уж с мужиком-то справлюсь!

– Замуж тебе пора! Мальчика присмотри, сосватаем.

– Нет, тетя Авдотья, уж как я теперь живу одна барыней, так никогда ещё не жила. Никого мне не надо!

– Ох, Шурочка, вот помру, так на том свете спросит твоя мать-покойница, как я за тобой приглядывала, как сироте помогала? Что я ей отвечать буду?

Шумно вздохнув, Авдотья поднималась, хмуро оглядывала скудное убранство Шурочкиного дома и начинала прощаться.

Однажды утром приехали обе тетки разом. Начала младшая:

– В-общем так, племянница, работница ты у нас передовая, сама из себя видная. Сирота, конечно, ни гроша за душой, но характер смирный. Сама понимаешь, с таким богатством чуть замешкаешься, так в девках и состаришься. А тут как раз в соседней деревне невесту парню хорошему ищут. Семья богатая, хозяйство большое. Как у батюшки родного жить будешь!

И как-то всё так быстро у теток сладилось, что через неделю Шурочку стали готовить к смотринам.

10 лет прошло после войны. Трудно было, но семью Семен Прокопьевич поднял.

Две коровы, бычок, овцы, пасеку свою держал, огород большой. Конечно, пот на рубахе не просыхал, спина не разгибалась, зато всё своё. Дети тоже в люди вышли. Старшего проводил на фронт и с фронта встретил. Вся улица смотрела, как Федор шел к дому живой и весь в орденах. Средний на заводе в эвакуации трудился, ещё и 16 не было, а значок труженика тыла имел. Дочек воспитал работящих, выдал замуж в хорошие семьи.

Односельчане Прокопьича уважали: по совести жил старик, крепко и ладно у него всё получалось.

Замечали его за версту:

– Будь здоров, Прокопьич!

– И тебе не хворать, Пантелеич!

А с младшим сыном вообще история вышла. За 5 лет до войны жена Семена Прокопьевича, Марья, почувствовала, что ждет ребенка, ей было уже за сорок, по меркам того времени возраст почти пожилой.

– Стыд-то какой, – призналась Марья мужу, – внуки скоро пойдут, а я, как молодая, ребенка жду. Что люди скажут?

– Молчи! – прикрикнул Прокопьевич. – Даже думать так не смей! Сколько бы ни было детей, а все свои, законные.

Как пришел срок, спряталась Марья в хлеву. Мальчик родился слабенький, лежал на холстине и не шевелился.

– Едва на свет появился, а Бог уж тебя забрал…, – вздохнула Марья.

Только подумала, как мальчик всхлипнул, да как закричит во всю Ивановскую!

– Ну что, мать, – радовался потом Прокопьич, – певца нам на старость лет родила?

У Гриши и правда был отменный голос. Услышал однажды, как бабы на сенокосе поют, подхватил, да так звучно, так красиво! Уже взрослым парнем мог затянуть песню ещё в начале деревни, а на другом конце уже слышали, что младший у Прокопьича домой идет.

– Отпусти, отец, Гришку к нам в город, – просили старшие сыновья у отца, – мы парнишку поднимем, может, артистом станет, будешь Гришку по радио слушать.

– Каким таким артистом! – начинал сердиться Прокопьич. – А кто трудиться будет? Все поразъехались, мы с матерью старые уже, а хозяйство каждый день заботы требует!

Рабочих рук на самом деле уже не хватало, а сажать поле поменьше или держать не так много скота Прокопьичу гордость не позволяла. Тогда он решил женить младшего сына. Сначала ходил к соседям, присматривался, потом стал в соседние деревни по всяким делам ездить. А тут однажды пришла Авдотья, что мёд и шерсть овечью у него покупала.

– Слышала я, что невесту Гришке присматриваешь.

– Есть такое дело! – добродушно улыбнулся в бороду старик.

– Племянница у меня имеется. Молодая, красивая, работящая. Хотя сирота и приданого нет, зато к роскоши непривычная, лишнего куска хлеба у тебя не спросит.

Не ведал Гришка, не гадал, что судьба его тут и решилась.

Изба тестя по сравнению с низенькой Шурочкиной хаткой казалась царскими хоромами: большая, основательная, на высоком фундаменте. Дом был деревянный, но не просто собранный из бревен, а ещё и аккуратно обшитый досками и выкрашенный в зеленый цвет. За окнами в резных белых наличниках – чистейшие тюлевые занавески.

Внутри светло и просторно. Деревянные полы коричневого цвета, на них – домотканые половики в бело-красно-черную полоску. В первой комнате стоял большой круглый стол, покрытый новой клеенкой вместо скатерти, в углу – икона в вышитом рушнике.

Шурочке с Гришей выделили целую комнату за шторкой. Там помещался небольшой платяной шкаф с зеркалом на правой дверце, ножная швейная машинка, которую можно было перевернуть вниз, и тогда получался маленький столик. Главную достопримечательность комнаты составляла кровать. Она была новая, на пружинах, правую и левую спинку украшали металлические шары. Тетки расстарались и собрали приданое для Шурочки: огромную пуховую перину и пять подушек, которые можно было уложить одну на другую; всё это богатство застелили на кровати. Сверху – покрывало, вязаное крючком из тонких ниток, – подарок Марьи молодоженам.

И муж у Шурочки тоже оказался хороший. Не высок и не низок, черноглаз, черноволос, за все годы, что прожили вместе, и не прикрикнул даже на жену.

Первый год замужества был самым счастливым. Сразу после свадьбы пришло время сенокоса. Отправились молодые далеко в поле, там, где колхоз делянку выделил.