Елена Кашина - Пути неисповедимые

– Располагайся, но долго не засиживайся. Скоро время обеда, спустишься ко мне – отведу в столовую.

По металлической лестнице поднялась на верхний этаж, прошла по тускло освещенному коридору с дверьми по обе его стороны. Вошла в комнату, огляделась – бедно и неуютно: десять коек, вокруг большого стола посредине комнаты разномастные стулья, выгоревшие обои, пятно на потолке из-за протечки крыши, цементный пол. Умылась над раковиной у входа и спустилась в вестибюль.

Дежурная оставила записку: «Прошу подождать», и они отправилась в столовую. Обед ничем не отличался от стандартного обеда на заводе. Катя спросила, лучше ли обеды в Городе.

– Нет. Такие же. На каждый день меню везде одинаковое.

Разговорились. Миловидная женщина лет сорока постоянно улыбалась, и улыбка красила её лицо.

– Нравится вам здесь? – спросила Катя.

– Здесь не с кем поговорить.

Катя сказала, что ей надо сделать кое-какие покупки, а ещё хочется помыться и вечером пойти на концерт – у неё есть билет. Дежурная рассказала, как добраться до ближайшего магазина, и наказала поторопиться, если хочет принять душ – вечером горячую воду могут отключить. Посетовала, что заводские все разбежались, опять не явились на обед, остались голодными.

Когда вышла из метро, предъявила билет и через турникет прошла на площадь, до начала концерта оставалось ещё полчаса, но публика там уже толпилась группами. Удивило разнообразие раскраски лиц: на лбу три чёрные линии перечёркнуты красной; синяя или красная звёздочка на щеке; раскрашенные в два, три и даже четыре разных цвета губы; извилистые линии, стрелки, разноцветные кружочки, почти у всех красный кружочек под левым виском. Желая ей хорошо повеселиться, дежурная гостиницы, вынув из рабочего стола коробочку с помадами, предложила:

– Хочешь нанести знаки?

– Нет.

А теперь ловила на себе недоуменные взгляды: похоже, у неё одной на лице не было никакого знака.

Народу набилось доотказа, приходилось делать усилия, чтобы людская масса не затолкала в середину площади. Стемнело. Засветились светильники-древки флагов; от направленных на него прожекторов ярко засиял Храм Абсолюта. Из трансляторов загремел гимн. Людская масса запела. Затем минута тишины. За сценой на фоне Храма опустился прозрачный занавес, и Храм стал просматриваться как бы сквозь дымку.

На огромных экранах по сторонам площади воспроизводилось всё, что происходило на сцене. С каждым номером усиливались грохот музыки, мелькание света и накал эмоций зрителей.

– Ты, ты, ты, – тыча в публику и бесстыдно вертясь, пела почти обнажённая певица в черных туфлях, чёрных перчатках по локоть, с белыми перьями на голове. – Ты красив, здоров, ты весел – ты сейчас моя звезда, на сегодня я твоя.

– Ты меня хочешь, ты меня хочешь, я знаю, знаю, знаю – ты меня хочешь, – гремел подхваченный всеми припев.

Публика свистела, раскачивала воздетыми вверх руками.

Затем под музыку в танце на сцену попарно выплыли жеманные, женственные юноши, а вслед за ними мужчины, подчеркнуто мужественные с накачанными мышцами рук, ног, плеч, торса. К мужчинам присоединились подобного же вида женщины: мужеподобные и удивительно женственные. Сцены ухаживания, ревности, смены партнёров, забавное фиглярство, эротические танцы. Глядя на восторженное неистовство публики, Катя недоумевала: как может такое нравиться, и почему подобное называют искусством, но, зажатая в толпе, уйти не могла.

Представление закончилось скандированием людской массы под дирижерство любимого публикой артиста: «Свобода, равенство, закон». Из трансляторов опять грянул гимн, публика подхватила его.

Ехала в метро и украдкой наблюдала за плотно набившимися в вагон людьми: почти все держатся попарно, взявшись за руки, за талию, за плечи. Рядом с ней двое мужчин – мускулистых, сильных, вполне мужественных – стоят, переплетя пальцы рук, и тесно касаясь друг друга. Две подружки обнимаются, шушукаются.

– Пупырышек мой…, – слышит рядом томный шёпот.

Скосив глаза, видит рядом с собой немолодую полную женщину всю, в этом сезоне, модных бантиках: на не прикрывающей полный живот кофточке, в волосах, на подоле короткой юбочки. Ещё во время гастролей она заметила, что мода в касте М не признаёт возрастных различий. В жаркую погоду люди преддомстарового возраста не считают неловким, не забыв нанести на лица знаки, разгуливать по улицам в маечках, едва прикрывающих их дряблые телеса, и коротеньких шортиках. Обняв, соседка тесно прижимает к себе сидящего рядом подростка в школьной форме. Стараясь отодвинуться, Катя вжимается в металлическую стойку.

Во второй день отправилась в парк. На центральной аллее людей было так много, словно, они пришли не погулять, а вышли на демонстрацию. Шли медленной плотной толпой, наступая друг другу на пятки.

Ходить по траве запрещалось – об этом предупреждали повсюду развешанные таблички. Нашла свободное место на скамейке, где, порознь, отгородившись молчанием, тесно сидели отдыхающие. Не замечая проходящих мимо, не слыша шарканья их ног, долго сидела, наслаждаясь видом зелени, шёпотом листьев, и, тоскуя по безвозвратно утерянному, с печалью и нежностью вспоминала Доктора. Не в первый раз, думала, что, будь он жив, ничего плохого с нею не случилось бы никогда. Овладело отчаяние; никто в мире ей не поможет, выхода нет, она навек отринута. Даже, если попытаться не вернуться в завод, то негде спрятаться, и она будет арестована в первый же день, а закон «О запрете перемещения людей из одной касты общества в другую», – беспощаден.

Наконец тяжело поднялась и пошла из парка. При выходе заметила афишу. В залы Симпозиума приглашали на лекции с последующими диспутами. Темы лекций-диспутов:

«Пороков нет, есть индивидуальность».

«Любовь – пережиток, или болезнь?»

«Молодость и наслаждение».

Прочитала, презрительно усмехнулась.

Неподалёку от выхода из парка раскинулась распродажа сваленных в кучи поношенных вещей, привезённых из элитной касты. Облепив пестрые кучи, люди копались в них. Подумала, что неплохо бы подобрать тёплую кофточку, но денег мало. В куче детских игрушек выбрала недорогую, но в хорошем состоянии куклу для Аннушки. В другой куче подобрала дешевенькие подарки и Бригадиру с Хозяйкой.

Побродила по городу, Вернулась в парк и до вечера вместе с толпами людей гуляла по его аллеям. Одинокая, потерянная, голодная.

Уже стемнело, когда поднялась из метро и пересела на движущуюся дорожку. На улицах засветились телевизионные экраны: наступило время обязательного просмотра. Вспыхнул экран над дорожкой, и немногочисленные пассажиры, как по команде, уставились в него. Передача началась с показа веселого детского мультсериала про мальчишку Жано. После её просмотра детям положено было укладываться спать. Толстый, рассеянный и смешной Жано ест бутерброд: откусывает и поглядывает сколько осталось. Прибегает мышка. Жалобно глядя, она, протягивает одну лапку к Жано, а другой гладит себя по впалому животику. Жано протягивает, было, ей бутерброд, но каждый раз опять отправляет его себе в рот и немного откусывает. Наконец, когда остаётся крохотный кусочек, с улыбкой во весь рот отдаёт его мышке, а та, вместо того, чтобы сразу съесть, прижимает лапку к сердцу, кланяется и благодарит. Выскакивает кот, хватает мышку, кусочек бутерброда отлетает в сторону. Подробная сцена поедания мышки. Хлопающий глазами Жано. Мышка съедена. Кот поднимает кусочек бутерброда и с галантным поклоном возвращает его Жано. Тот съедает. Со словами: «смех от пуза» – кот гладит свой раздутый живот и хохочет. Оба, кот и Жано, гладят себя по животам и покатываются со смеху. Завтра весь Город подхватит – «смех от пуза».