Олег Ока - Серый ветер, серая река

– Почему? Только это должно быть обоюдное чувство.

– Алан?… Ведь что-то случилось? Успокой меня, пожалуйста!

– Да, конечно… То-есть, ничего плохого не случилось. Всё хорошо. Пока. Ты не беспокойся.

Это была цветная белая ночь. Внизу колыхался ковёр жёлто-багряных листьев, этим летом листва стала желтеть необычно рано, до конца лета оставался почти месяц. После ужина Чеслов вышел в лоджию, встал у открытого настежь окна, подышал свежим ветерком, потом закурил. Почему-то ему стало грустно. Причины он не понимал, и раньше в такие моменты прислонялся к Мэрил, и всё плохое уходило. Сейчас ничего плохого не было, только некомфортность, и как это относилось к Мэрил, он не знал, и не спешил к ней под крыло. А где она сама? Ему плохо, а она смотрит своих живых мертвецов чёрной ночью. Почему её нет рядом? Ночь великолепная, при чём здесь дурацкие зомби? Он стукнул кулаком по подоконнику, бросил сигарету в пепельницу и решительно прошёл в комнату. Встал перед диваном, загородив очередную экранную мясорубку.

– Алан, ты чего? Что-то случилось?

Он присел рядом, положил ладонь ей на бедро:

– Наверное я немного устал, в самом деле, иногда видится всякая чушь, вот и с Беном… Ладно, проехали. Лиска… пойдём погуляем? Посмотри, ночь какая, как у Гоголя…

Мэрил не поняла – какая ночь? при чём здесь Гоголь? – посмотрела ему в лицо, что-то она там увидела, чего давно не было, и прозвище, которое он присвоил ей с их первой встречи, а потом забыл.

(– Зачем ты называешь меня каким-то животным!…

– Это не животное, это образ. Милый, забавный образ, но если ты против…

А потом, в постели, он горячо прошептал:

– Мэрил, ты чудо!

– Нет! Не надо так! Мэрил, это так формально! Называй меня Лиской, это чудесно, давай, давай-же! Давай ещё, ещё, ещё!…)

– Конечно, – прошептала она. – Замечательно! Пойдём…

И всё было замечательно, только когда они прогуливались под яблонями, глядя, как по Пулковскому проносились легковушки в сторону аэропорта, Алан придержал женщину за локоть:

– Мари, подожди…

– Что такое? Устал? В самом деле прохладно…

– Нет, я о другом. Сейчас думаю над темой… Вот посмотри вокруг. Хороший мир, здесь уютно жить. А если это нам только кажется?

– Не понимаю. Ты в философию ударился?

– Какая философия! Сейчас физика уже метафизикой стала! Почитай интернет!

– Алик, давай не сейчас, ведь хорошо… Давай завтра, а сейчас пойдём отдыхать.

– Ты ещё, как Бен, назови меня сумасшедшим.

– Не назову, я же тебя знаю.

– Подожди! – пальцы на руке Мэрил сжались. – Там что-то есть. За теми кустами…

– Кошка. А может ёжик листья собирает…

– Нет. Слышишь? – и она услышала. Это было рычание.

– Собака. Наверное, мы забрели на чью-то территорию. Пойдём.

Рычание стало захлёбываться, переходя в странный горловой звук, сменилось плачем и перешло в протяжный вой.

– Может быть, она больная? Или травмированная.

– Ты хочешь проверить?

– Нет! – вырвалось у Мэрил. – Но ведь надо что-то сделать? – меньше всего ей хотелось тащить домой больную собаку.

– Я пойду, посмотрю, – Алан неуверенно пошёл к кустам, вглядываясь в сумрак.

– Зря ты. Не надо. Пойдём домой!

Но он уже подошёл к кустам, откуда теперь доносилось стихающее ворчание. И стало тихо. Разведя ветки, он старался разглядеть что-нибудь, всё было плоским, серый фон, тени, чёрные штрихи.

– Нет здесь ничего. – с облегчением объявил он, оборачиваясь к подруге. – Убежала. Или это было что-то другое.

– Ты уверен?

– Подойди, посмотри. Жаль, фонарика нет…

***

Этим вечером в семействе Бена тоже поговорили.

– О чём задумался? – поинтересовалась Ирина, когда они уже остывали в постели. -Что-то было днём? Поделишься?

– Не… знаю, стоит-ли оно того. У Алана опять хандра. По рабочей теме что-то у него не ладится. И с Мэрил… тоже.

– Мэрил? Вот странно. Я на днях её видела, девочка цветёт, будто забеременела. А Алан – что?

– Я не очень разобрался. То-ли ипохондрия, то-ли паранойя. Может быть, просто перенапрягся с работой, он-же сумасшедший… Договорились о небольшом совместном пикнике… Где-нибудь на неделе.

– Но это-же здорово! Только… – она скосила глаза на начинающий уже округливаться животик. – Это для… него будет хорошо?

– Конечно! – удивился Бен. – И тебе не помешает. Подышишь лесом, поплаваешь, травка, пляжик. Думаю, это всем будет на пользу. Завтра с ними созвонимся, уточним, когда и куда. Повторим?

– Через минуту. Бен, ты можешь сказать, что с ними не так?

– Не так? С Алом и Мэри? А что там непонятно?

– Не знаю, – задумчиво протянула Марина. – Вот живут люди, а чего не жить? Ведь нету причин, чтобы не жить. А ведь всё чего-то не так, чего-то надо. А сами знают?

– Ты меня спрашиваешь? Вот на пикнике и проведёшь расследование и доложишь.

– Шутишь? Ты готов? Давай уже, шути дальше.

– … Это было лучше, чем в первый раз, – через некоторое время вздохнула Марина. – Почему всё хорошее быстро кончается?

– «Быстро», это комплимент такой?

– Не придирайся. Быстро, это ощущение. Когда всё хорошо, время летит незаметно.

– А мне показалось, это было долго.

– Разница восприятия мужчиной и женщиной. Это было чудесно. Покурим, и спать?

– Или повторим?

– Видно будет… Пойдём на балкон, ночь хорошая. Кофе, чай?

– Можно стаканчик кваса, если в холодильнике есть.

– Сейчас посмотрю.

В последнее время Алану стало страшно спать. Снов он не боялся, он боялся проснуться и обнаружить, что сон остался, стал явью. Не реальностью, но извращённой сутью действительности, в которой всё похоже на настоящее, но настоящее, сменившее лицо. То, что мы считаем видимостью, исказилось в кривом зеркале восприятия и стало тем, что мы обычно считаем придуманным, порождением фантазии, бредом больного сознания. Во сне всё было просто, всё допускалось, потому что имело границы существования между засыпанием и пробуждением. Но то, что могло остаться после пробуждения, уже ничем не ограничивалось, может быть, только смертью.

Сколько раз ненавидел он себя за этот страх перед неизвестностью пробуждения, ведь самый невинный сон мог обернуться кошмаром невозможной сути, в которой не было места ни ему, ни всему, что составляло его жизнь.

В этот раз ему снился кот Шредингера. Это было пять плоскостей тьмы, и в ограниченном пространстве пустоты светились глаза. На ум сразу пришёл Чеширский кот. А свет от кошачьих глаз высвечивал ещё ниточки усов.

– Вы не умеете определить меня, пока не схватите за хвост, – сказал кот. – Но всё дело в том, что раз я служу темой ваших измышлений, значит, я существую. Вы не можете думать о том, чего не знаете. Но если вы пытаетесь меня познать, значит, я есть объект. Сущий в реальности. Что мне с того, что вы не знаете моей масти, или размера, или моего нрава? Это ваша беда. Дело в том, что правда обо мне вам и не нужна. А что вам надо – это правда о вашем мире. Но она вам не доступна. Вы не можете её вообразить, представить, оценить, анализировать, потому что не знаете сути её природы. Более того, вы не можете даже сказать, нужно-ли вам это знание. Может быть, вы и живёте только потому, что не обладаете этим знанием.