Тициано Терцани - Конец – мое начало

Фолько: Тебе было тридцать три, когда ты отправился в Азию.

Тициано: Да. И не имея возможности отправиться в Китай – пути туда просто не существовало, Китай был закрыт, – я решил обосноваться вместе с вами в Сингапуре. Оттуда я мог ездить во Вьетнам, Индокитай, чтобы писать о войне.

Никогда не забуду первую ночь в Сингапуре. Это было просто сказочно! Я остановился у старого арабского рынка, в одном пансионе, полном подозрительными персонажами. Ооо! Я просто упивался этими ощущениями. Я чувствовал себя героем совсем другой истории. За десять дней я нашел один их самых красивых домов острова, побитую машину, пианино для мамы и офис.

Фолько: Всего за десять дней?

Тициано: Да. Последняя фаза войны началась сразу после того, как мама вместе с вами прибыла в Сингапур. Это было весной 1972 года. Как только мы обосновались в нашем новом доме, во Вьетнаме началось наступление, и я отправился туда.

Так началась моя карьера, а также самый интересный и будоражащий (на тот момент) отрезок моего жизненного путешествия. Я окунулся с головой во вьетнамские события. Они укрепляли мое убеждение в том, что справедливость существует и что общество можно изменить.

Фолько: За этим опытом ты и отправился туда?

Тициано: Прежде всего, я отправился туда, чтобы увидеть войну. Я ведь никогда не видал войны. Одну войну, Вторую мировую, я, конечно, застал. Но я был ребенком, и это было, скорее, игрой. Мы бегали в поля за домами – это там, где сейчас находится Виа ди Соффиано, – и считали, сколько американских бомб упало на Порта аль Прато 59 59 Памятник архитектуры, часть древней крепостной стены во Флоренции. Находятся посередине городской кольцевой дороги на стыке проспекта Братьев Росселли, улицы Понте-алле-Моссе, проспекта Бельфьоре и Прато. Перед воротами находится железнодорожная станция Леопольда, большой выставочный зал, а рядом с ним железнодорожная станция Фиренце-Порта-аль-Прато. , железнодорожный узел всей центральной части Италии, всего в двух-трех километрах от нас. То есть настоящей войной это не было. Были и расстрелы, но я их не видел. А вот в Камбодже мне однажды пришлось стать свидетелем того, как правительственные войска расправились с заключенным.

Фолько: А как для тебя началась эта война? Что случилось первым?

Тициано: Это было ужасно, просто ужасно. Я был настоящим желторотиком… В тот день, когда я прибыл в Сайгон, началось наступление. Все происходило совсем недалеко от того места, где был я сам, на 13-й улице. Все отправились туда. Позавтракали в гостинице «Континенталь», а после завтрака поехали на войну, на такси. Я сидел за столом с одним молодым английским журналистом и спросил его: «Возьмем такси вместе?» Он сказал: «Давай». И мы отправились в район Чон Тан. Как только мы вышли из такси, начался обстрел. Я услышал, как пролетела первая пуля – вжжииик! – может, всего в пяти сантиметрах от моего уха. Я был в шоке! В шоке! Первым моим инстинктивным желанием было, чтобы скорей прилетели американцы на своих В-52 60 60 Американский многофункциональный тяжелый сверхдальний межконтинентальный стратегический бомбардировщик-ракетоносец. и перебили всех тех, кто стрелял в меня, всех до одного! В тот момент они были для меня «нашими». А те, что стреляли в меня из-за пальм, – а я бросился с головой в канаву, чтобы спастись, – в одно мгновение стали моими «врагами». Но были ли они моими врагами? Совсем нет! Кем же были те, что стреляли в меня? Моим желанием было понять войну, увидеть ее, чтобы потом описать. Но я сразу понял, что если буду действовать таким легкомысленным образом, то уж точно никогда ничего не пойму.

И перетрухнул же я в этот первый день, святая Божья матерь! Я все время повторяю: мужество – это преодоление страха. Я никогда не ходил на передовую с легким сердцем. Мне всегда приходилось по-настоящему преодолевать себя. Я умирал от страха, но приободрял себя: тебе нужно пойти и увидеть. Были даже дни, когда перед поездкой на фронт меня преследовало наваждение: образ пробирающегося по рисовому полю солдата, в ружье которого была пуля, предназначенная мне. Кошмар о пуле, предназначенной тебе, – странно, правда?

Фолько: Хорошо, что никакой такой пули не было. До этого все знания о жизни ты получал из книг, там же ты впервые увидел жестокость и смерть своими глазами.

Тициано: Да. Иногда мы считали мертвых, которые лежали вдоль дороги. При этом я чувствовал какую-то отчужденность. Единственные вьетконговцы, которых я видел, были мертвецы, лежащие навалом в канавах – вспухшие, зловонные.

Фолько: А какие выводы ты делал, видя все это?

Тициано: Благодаря всему тому, что формировало мою личность, – я уже говорил – я был готов выступать против несправедливости. Там несправедливость была настолько очевидна! Она была перед глазами, явная и вопиющая! Ты видел прекрасные вьетнамские просторы, зеленые рисовые поля, крестьян в черном с их плетеными шляпами, деревянные хижины, крытые соломой, на утоптанной земле. И в этот простой и дивный мир приходила война, танки. Меня потрясло абсолютное несоответствие войны и местного уклада, а также то, что война навязывала современность этому обществу, которое жило по старинке, очень просто. Все эти танки, бомбы, оружие никак не вписывались в местный ландшафт. Им там было не место!

Фолько: И ты писал об этом?

Тициано: Естественно, что на протяжении всей войны я писал с огромной симпатией по отношению к вьетконговцам. Имея сердце в груди, невозможно было испытывать симпатию к американцам. Какого черта они там делали?! Как можно было вести войну против этих бедолаг, у которых едва был прикрыт лоскутами зад, в соломенных шляпах и с маленькими ружьишками, из которых они стреляли по американским адским машинам смерти? Их врагов оставалось только ненавидеть, Фолько. Если ты хоть раз видел ковровую бомбардировку В-52 вблизи – как это несколько раз случилось со мной, – когда под огнем оказывались крестьяне и деревни или солдаты в траншеях, вырытых вручную и прикрытых кокосовыми ветками, ты не мог быть на стороне тех, кто на высоте тысячи метров нажимал на кнопку и сбрасывал бомбы или – еще хуже – напалм. Эти бомбардировки В-52 были очень страшными, просто ужасными. Какое разрушение!

И потом, вьетнамцы были на своей земле. Застарелая проблема, которая все время выходит наружу, вот теперь и в Ираке. Вьетнамцы были у себя дома, а эти прибывали за десятки тысяч километров туда, где им нечего было делать. Не зная об этой стране ровным счетом ничего – ни истории, ни культуры – они прибывали туда «сражаться с коммунизмом». Коммунизм был их врагом! Поскольку с Китаем тягаться было непросто – там-то народу был почти миллиард – они попытались сразиться с ним в Корее, но и там ничего хорошего не вышло. Тогда они решили нанести грандиозный удар по коммунизму во Вьетнаме. И этот «грандиозный» удар обернулся для них чудовищнейшим унижением, от которого они и по сей день не отмылись.