Анатолий Смирнов - Владивостокские рассказы (сборник)

Не прошло и полчаса, как побоище было закончено. «Воронки», набитые людьми, ушли.

– В автобусы, по местам! – подал голос Пиявка.

– Всё, наша работа закончилась, – обратился он к командиру роты.

– Теперь пусть сами здесь разбираются.

– Кровавый московский ОМОН, – донеслось с тротуара через улицу.

Автобусы ушли. Лишь кровь на снегу и очищенном от снега асфальте свидетельствовала о произошедшей трагедии. Прямо на льду возле ёлки сидел пожилой мужчина с окровавленным лицом, остальные разбежались. Возле него кружила пожилая женщина, его жена, стирая кровь с лица мужа платочком. Сбоку стояли внуки: девочка лет восьми и мальчик лет пяти. В их глазах даже не было слёз, они были все выплаканы. Но в расширенных зрачках застыл окаменевший ужас. Казалось, они спрашивали:

– Взрослые дяди, что же вы озверели?

Через улицу на тротуаре стояла толпа зевак, что-то жестикулировал руками мужчина, рассказывал о происшедшем вновь подошедшим зевакам.

– Молодцы! Показали им, насколько крепка наша власть, – похвалил в автобусе зубровцев полковник.

Алексея от всего этого трясло. Он никак не мог прийти в себя от всего пережитого. Рядом сидел понурый Игорь. Большинство же, разгорячённые побоищем, громко разговаривали, обсуждали свои «геройские» действия, впопад и не впопад, хохотали. Глядя на них, Горчаков ужаснулся:

– И это я с ними, такой же, как они.

На душе стало ещё муторнее.

– Такого не переживал даже в Чечне, на войне. А что бы сказал фронтовик дед, прошедший две войны? И что расскажу в Москве отцу?

Он заметил, что руки его до сих пор дрожат и никак не могут успокоиться. Посмотрев на него и почувствовав его состояние, Игорь, также находившийся «не в своей тарелке», произнёс:

– Никогда не видел такой противной зубодробиловки, да ещё на глазах у детей.

– Поганая история, – поддержал его сосед.

– А что такого, – сказал Серёга.

– Мы просто выполняли приказ.

И, заметив бешеный взгляд Горчакова:

– Ты на меня глазами-то не скрипи!

– Получился супертур во Владивосток, – долетело из задних рядов.

Автобусы подъехали к гостинице, где разместился «Зубр».

– Молодцы! – ещё раз похвалил полковник.

– Можете все отдыхать до восьми ноль-ноль, – разрешил он.

– В восемь завтрак и выезд в аэропорт.

Омоновцы разбились на кучки:

– Проверим владивостокские рестораны и владивостокских барышень.

– Да уж, теперь после кровавой резни только и ходить по ресторанам, – отчуждённо подумал Алексей.

Его поселили в номере вместе с Игорем. Он лежал с открытыми глазами и смотрел в потолок. Сон не шёл. Произошедшее его потрясло. А в глазах стоял тот мужчина с плакатом и ненавистью в глазах к ним, к тем, кого вырастило его поколение. Игорь тоже не мог уснуть, всё ворочался в кровати.

Утром на завтраке Алексей увидел забинтованную голову Серёги, ещё у некоторых омоновцев были в бинтах руки и наклейки пластыря на лице.

– Что стряслось?

– Стряслось. Разбежались мы по кабакам. Отдыхаем. Девки во Владивостоке красивые. Тут входит какой-то хмырь, посмотрел на наши нарукавные шевроны «Зубр», спрашивает:

– Вы из московского «Зубра»?

– Да, – гордо так отвечаем.

– Там с вами ребята хотели поговорить.

– Вышли мы, как раз и перекурить надо. А они бейсбольными битами по башке. Кричат:

– Это вам за наших!

– Кругом крики, шум. И все их поддерживают, на нас смотрят, как на волков.

– Может, как на зубров?

– Кончай острить! Из другого кабака трое наших в реанимацию попали. Какой-то бандитский Владивосток.

– Ну, да. Мы-то на их площади хуже этих бандитов выглядели, – подумал, но ничего не сказал Алексей.

Прибыли в аэропорт. Мрачный Пиявка о чём-то говорил с местными милицейскими. По радио передавали новости:

– Вчера вечером бандитские группы в нескольких ресторанах Владивостока произвели нападения на сотрудников московского ОМОНа «Зубр». Тр и сотрудника находятся в реанимации. Ведётся розыск преступников. Прокуратура возбудила уголовное дело.

Слушавшие новости трое мужчин покосились на Горчакова:

– Мало им дали.

– Теперь ребята могут из-за этих уродов на срок подсесть.

– Кровавые зубрята.

Алексей отошёл. Шеврон на рукаве в виде «Зубра» жёг руку. Никогда ему за свою службу в ОМОНе не приходилось стыдиться за этот опознавательный знак.

По прилёту в Москву всем объявили по три дня отгулов. Горчаков сходил с женой в театр. Но какое-то беспокойство не давало покоя, что-то щемило сердце. Ночами он плохо спал, кричал во сне.

– Что это с тобой? – спросила жена.

– Да так, – неопределённо ответил Алексей.

После отгулов он пришёл на службу и написал рапорт на увольнение.

– Ты что, сдурел? – изумился кадровик.

К нему подошёл Игорь:

– Я бы тоже уволился, да дочка только что родилась, семью кормить надо, – как – то даже виновато объяснил он Горчакову.

– Не торопись, – пожал ему руку Алексей.

– А ты что, работу на примете имел?

– Не имел, но найду, была бы шея, хомут найдётся.

Серёга ходил в героях. То тут, то там рассказывал о действиях во Владивостоке и каким героем там он был сам. Подошёл и к Горчакову:

– Ты чего это как какой-то слабак из ОМОНа бежишь? А ведь в Чечне в героях ходил.

– Нечего ему объяснять, он же ничего не понял и не поймёт, – не стал ему объяснять Алексей.

– А Пиявку за успешную операцию представили к ордену, да и нас всех поощрили, читай на доске приказов.

Алексей подошёл к этой доске. Всему составу «владивостокской» группы объявлялась благодарность с приложением денежной премии.

– Награда за предательство народа, – усмехнулся Горчаков.

Домой он пришёл задумчивый.

– Ты чего это такой грустный и загадочный? – спросила за ужином жена.

– Рапорт написал на увольнение, ухожу из ОМОНа.

Ложка застыла в руках жены. На него уставились глазёнками дети. Внезапно обрадовалась тёща:

– Вот и хорошо. Теперь хоть воспитанием детишек будешь заниматься, а то при живом отце растут как сироты. Да и Ирочка почувствует, что муж есть. А работу найдёшь. С хомутами в нашей стране порядок.

Поддержка тёщи приободрила Алексея, но на душе было скверно. Сколько отдал ОМОНу, в каких переделках был, и вот теперь без него. Но в своём решении оставался твёрд:

– Теперь смогу смотреть людям в глаза.

Эту ночь он спал спокойно.

Через маленькое зарешёченное оконце под потолком камеры был едва виден клочок выцветшего летнего безоблачного неба. Оно всегда такое невыразительное летом в Таджикистане. Зато какая синева неба в горах! Родной кишлак Абдуллошаха утопает в садах горного Куляба. Прямо посредине него протекает горная речка с многочисленными кяризами, одаривая жизнью всё, что с ней соприкасается. Вода в Таджикистане всегда означала всё, особенно в горных пустынях. Если есть вода, то зацветёт даже воткнутая в землю палка. А небо там и летом синее-синее.