Виктор Свинарев - Легенды, истории, вариации маленького городка на букву «Щ». Рассказы. Книга первая

Вот тогда то и запомнилось мне это выражение «белые пятна истории», а заодно и другое понятие – «знаки им предшествующие». Вот в этой нескончаемой степной, холодной и на всю жизнь зимней картиной русского поля. Верба, которая росла в конце поля и нашего дневного задания пришла-появилась к нам из снежного тумана и распростерла над нами всеми свои ветки, когда уже стемнело.

Нас уже ждали. Колхозный бухгалтер определил на свой колхозный глазок объем сделанного. И тут же раздал деньги из своей сумки. Особо отметили отличившихся, в том числе и нашего Ваню Хнулю.

Он работал один. Без рукавиц, в одной гимнастерке и от его спины, если ветер стихал, валил пар. Он сам выкапывал свеклу вилами и сам сносил в кучи. Жгли костерок, дожидаясь, когда к автобусам пробьется колхозный трактор и сладкий запах горящих вербовых веточек навсегда вошел в мою жизнь. Ведь в нашей местности век вербы почти равен веку человека. Ну, может быть, чуть больше.

Потом, все вместе, в том числе и трактора и три автобуса полные под завяз, ожидали, пока наш Ваня закончит работу. Так в мою жизнь вошли два понятия: Ваня Хнуля, рекордсмен беспощадного труда и огромная верба, которая была как дом. Под ней даже снега было меньше..

Тут я буду на следующее лето. Уже на нашем, колхозном, сенокосе. Под вербой у нас лагерь, палатки, огонь котелки с кашей из пшена и сала с колхозным мясом. Я еще не умею косить и меня отдали в помощнику нашему вечному заводскому уборщику, нашему контуженному и полоумному Ване Хнуле.

Позади этой огромной вербы и дальше до реки огромный ровный заливной луг, где косят сено. Трактор тут не пройдет. На мягкой земле, если на нее наступить крепко, выступает вода. Тут впервые увидел, как наш Ваня Хнуля косит траву. Нас двоих, контуженного и заочного студента транспортного цеха, как самых здоровых и дурных, поставили косить сено на самом низком участке. Там где вода уже сама стоит в углублениях. Во время малого перекура мы одинаково выливаем из своих сапог воду.

Я в этих сапогах из армии пришел. А вот у Вани моего сапоги оказывается еще те!

Тонкая крепкая подошва, халявы не из кирзы, как у меня, а из мягкой кожи. Настоящие офицерские. Даже шлевки, за которые тянут сапог на ногу и те кожаные. Хорошие сапоги, богатые

Его личная коса была огромной. Сам он еще больше и густая перемешанная высокая трава неожиданно выстраивалась перед ним в ровный чистый валок. И шел наш Ваня Хнуля по чистому зеленому ковру, как по английскому газону. Я пешком не успевал за ним. Хотя моя коса была много меньше.

А около той вербы стоял узелок, и в нем, я вспоминаю, тогдашний рацион рабочего. Бутылка молока, заткнутая газетной пробкой или кочерыжкой от кукурузы, два яйца и добрый шмат сала. А рядом уже лежала одна и та же книга в сером коленкоровом переплете. Про нее позже я узнаю все.

Все давно «пошабашили», перестали работать под палящим солнцем, а у нас двоих режим был по заводскому расписанию. Перерыв на обед точно с двенадцати до тринадцати часов пополудни. Вот, оказывается, почему никто не хотел с ним работать.

Но зато я мог ближе рассмотреть Ванины руки. Они были не просто толще и шире моих, а толще и мощнее раза в два. Попробуй такому возразить. И точно минута в минуту мы отправились на свой загон. Над нами даже смеялись, отчего бы и не полежать, играя в карты, когда нет над нами начальства.

И у большой вербы, где стоял заводской автобус, мы были ровно в пять часов. Нас опять уже все ждали и ругались.

Но теперь уже все. Больше никого нет и верба лежит, как сгоревший инопланетный корабль. И то огромное поле и луг уже почти не русское. Теперь все это уже принадлежит компании, чей сверкающий хрусталем офис находится не то в на Кипре, а может и в самом Израиле.

Сейчас на то поле, но равно как и другие, просто так и не выйдешь. Полиция, шлагбаумы, и небесные дроны, все следят за соблюдением международного договора.

А ведь писалось об этом в той книге, что была в котомке Вани Хнули, предупреждалось. Зря мы этого не читали, вот теперь живем на чужом пиру. Новая лава воинов в своих панцырях-экзоскелетах пронеслась и оставила очередной новый порядок

Вот почему мне хотелось рассказать о тех, которых уже нет и больше не будет. Они были в моей жизни и как оказалось, имели свое влияние и на меня и на нас всех. Они это наше все, без них все уже не то. И поэтому иногда мне хочется найти хоть одну могилку и заново принести туда букетик из тех трав, которые косил когда-то Ваня.

Ну вот, наконец, наступила очередь нашего, а теперь уж до моего Вани Хнули. Может быть Хнулей его звали из за того, наверное, что он гнусавил и не замечал этого. Было неудивительно, если только посмотреть на лицевой шрам, который располосовал левую щеку и почти пересек нос.

Ведь сейчас деньги и лекарства у государства есть и таких изолируют. Или забирают куда-нибудь, сидеть-жить красно-белой редиской. У цветного телевизора или на белой койке. Под синей государственной крышей. А вот в мои времена моего детства, в моем государстве, они жили рядом со всеми. И в моих воспоминаниях детства, той истории, что выпало на мою жизнь они занимают значимую часть моих воспоминаний. Это как сон о сне.

Так было такое, или не было?

Есть в жизни понятие, как «третий сон». Человеку снятся и запоминаются два одинаковых сна. И когда то наступает третий сон, в третий раз, и тут уже веришь, что все это было на самом деле. И эти сны как-то измеряют нашу жизнь.

А в этом сне я равен Ване Хнуле, а лейтенант разведгруппы артиллерийского полка Иван Гнулин, все тот же полубезумный Ваня Хнуля, равен мне. И теперь только я храню эту человеческую достопримечательность нашего городка на букву Щ.

Работал он заводским дворником и вся площадь перед бывшей конторой машзавода по утрам была в полном его распоряжении. Он брал с собой две метлы, на случай, что одна сотрется или сломается и мел так истово, что можно было удивляться, тому, что он не делает никаких перерывов. Для него оказывается, работа это было богоугодное, святое!

И вид он имел богатырский, руки ровные толстые и уверенные, сам небольшого росточка, но крутая выпуклая, как у голубя грудь, была сама себя шире. На ней фартук лежал ровно, без складок, как на письменном столе. И тело у него было крепкое, как дубовая доска

Посему было весьма разумно вручить этому боевому выносливому телу метелку, а не кувалду, или лом. Работу ему выбирали не по рукам, а по голове. Именно эта голова ему и говорила, что раз он дворник, то все должно оставаться чистым и хорошим, как и раньше. Вот поэтому он и не любил всего нового, всего того, что меняло раз и навсегда установленный порядок.

Так, вот это самое интересное. Площадь у нас была какая то скособоченная, а так как на ней были обширные малые и большие выбоины, иногда доходившие до самой земли, то вся площадь, особенно если глядеть сверху из конторы сверху, напоминала карту, конкретную карту Сталинградского сражения. И в соответствии с плакатом, который был посвящен десяти сталинским ударам, Ваня мел конкретно, и по плану. Вначале удар ниже излучины Волги и лишь после навстречу, где весь мусор подхватывался в ведро. Сколько ему не говори, что нельзя так мести, людям навстречу, Ваня не принимал во внимание. Но были у него и еще плановые заскоки.