Сергей Захаров - Каталонские повести. Новая проза

– Обыкновенных! – отрезала, продолжая слезиться, она. – Жорик, есть тут бандит один, из знакомых, случайно проболтался. Не знал ещё, что мы разошлись. Твой-то, говорит, грохнуть, что ли, кого задумал? Пересекались на днях, так он расспрашивал все: что, да как, да почем, и какие у меня связи-выходы, и какие сроки – в общем, проявлял конкретный интерес. Кого, Жорик меня спрашивает, валить-то твой ненаглядный собрался – я так там и обмерла вся. Проверь замок – закрыто ли? Я сразу домой, давай припирать этого гада к стенке – он, конечно, юлит, дескать, ни сном, ни духом, какие ещё киллеры – но я-то его как облупленного знаю. Вижу, врет, врет, да ещё и улыбается так подленько. Нанял, гад, или наймёт вот-вот обязательно – тем более, что и расценки у вас там бросовые. Я его предупредила уже: если хоть волос с твоей головы упадёт, ему, гаду, не жить тоже, ни дня, ни часа – пусть знает. Теперь ты, говорю, не киллеров, а охранников ему нанять должен – если собственная шкура дорога. Проверь замок – заперто ли. Не «угу», а сходи проверь! Господи, за что мне это все!

Она зарыдала в голос, а я, холодея от любви, от нежности к ней, несвойственным мне шаляпинским басом утешал, успокаивал, стараясь, чтобы голос мой звучал максимально солидно, говорил, что все это пустяки, и пусть только попробует, и у меня свои, в конце концов, связи с прошлым миром, и голыми руками меня не возьмёшь…

Как же я любил ее за то, что она плакала и убивалась из-за меня! Никто и никогда, с тех пор как я ушёл по кривой тропе чересчур далеко и, заблудившись, остался один – никто и никогда не плакал из-за меня, не боялся за меня, не тревожился обо мне – а ведь всякому, даже самому плохому, самому волчьему человеку важно знать, что кому-то он дорог…

По-моему, мне удалось ее успокоить, а сам я принял угрозу не очень всерьез – хотя, памятуя Машины слова о «бросовых расценках», с месяц, наверное, ходил внимательно, в каждом плохо одетом встречном подозревая бюджетного киллера, вынужденного работать по постыдно низким белорусским тарифам. В завершение этой темы скажу – меня так, в конце концов, и не убили.

Через пару недель после «киллерского эпизода» муж, наконец, несколько притих и съехал в замечательный дом в пригороде.

– Одной только одежды набралось двенадцать чемоданов, – не без гордости делилась Маша. – Он у меня досмотрен был, одет, обут, и вообще – как сыр в масле катался. Вот только за собачку дрессированную зря меня принимать начал.

Вскоре после переезда интернет-сайты знакомств запестрели красивыми фотографиями её бывшего супруга. «Вечная любовь» к Маше, задекларированная мужем за пару недель до того, приказала, похоже, долго жить. Это, на мой взгляд, как раз нормально: старые отношения прекращаются – возникают новые. Ненормально, скорее, было вещать о «единственной и на всю жизнь» – без веских на то оснований, но с пафосом провинциального актера и масимализмом девятиклассника. Маша увидала эти снимки случайно (подсказала доброхотка-подружка, бывшая в курсе их семейных дел), и, смеясь, показывала мне.

Было действительно забавно: муж на фоне непомерной виллы, муж на фоне гигантской яхты, муж на фоне огромной черной машины. Снимки сопровождались комментарием: «Все получилось и все в этой жизни есть, не хватает только тебя: нежной, любящей, покладистой и миловидной женщины без детей в возрасте от 24 до 35 лет.»

Из всего имущества, запечатленного на снимках вместе с ним, мужу принадлежал только грузовой, купленный в кредит, джип – остальное было позаимствовано в качестве фона у более крупных махинаторов, причем, явно без их ведома. Зачем? Зачем? Бог знает – ведь у него были тогда и свои доходы, более, чем достаточные, чтобы «покладистые и миловидные» помчали на зов его любящими и нежными табунами. Снова понять его нелепую, хотя и невинную, по сути своей, ложь, было сложно – хотя комический эффект, надо сказать, удался.

Кстати, тогда, на этих фотографиях, я впервые увидел его – силою обстоятельств совсем не чужого мне отныне человека.

Как вскользь обмолвилась ранее Маша, внешне он дейсвительно являл собой довольно качественную копию знаменитого в прошлом актера Чака Норриса. О том, похоже, мужу было известно – от той же Маши – и потому сходство это явно культивировалось и доводилось до максимально возможной степени: вплоть до легкой каштановой гривы и густеньких, идеально подстриженных, выполненных, я бы сказал, из редчайшего и дорогого меха, усов – все это, разумеется, «а ля Чак».

Да и вообще, справедливости ради, должен признать – он и в самом деле был очень ухожен, аккуратен, невелик и ловок, неброско и явно дорого одет и в точности подходил под определение «сыра в масле», данное ему Машей. Две крупных бородавки, из-за которых муж в свое время изрядно комплексовал, давно были сведены медицинским путем по настоянию все той же заботливой Маши – после чего портрет его обрел законченность шедевра.

Скажу более: с прискорбием я должен был признать, что сам, даже бросив пить, не обладаю даже десятой долей солидности, присущей «второму номеру». Сам я по-прежнему напоминал все того же диковатого пролетария с исподлобным взглядом и явно уголовным прошлым – к величайшему моему сожалению. Что до «второго номера» – он смотрел в объектив с легким мужественным прищуром, выдававшим человека умудренного, познавшего жизнь и борьбу и вышедшего из этой передряги победителем.

Если бы годность человека определялась исключительно его внешним видом, муж мог бы стать мне образцом для подражания до конца моих дн… впрочем, снова вру! Была, была все же в этих фотографиях неуловимая червоточина, заставлявшая заподозрить обман – возможно, чужие яхта и дом; может быть, не своя, а позаимствованная у голливудского идола, внешность… Не исключаю, впрочем, что во мне говорит моя предвзятость, и никакого такого обмана там не было.

– Если бы ты знал, – сказала тогда Маша серьезно, – как я хочу, чтобы он нашёл ее: эту нежную, покладистую и послушную! Которая не будет качать права, но будет смотреть ему с придыханием в рот и ловить каждое его слово. Таких же полно, черт побери! А ему такая и нужна – и пусть бы уж нашлась поскорее. Найдется, уверена, найдется. Деньги у него есть – судя по тому, что у меня их нет. Так что, думаю, за нежными и покладистыми дело не станет. Вот и пусть! Все-таки я заставила его страдать – а он мне не чужой, и никогда уже чужим не будет. Пусть он найдёт себе нормальную подходящую бабу и будет счастлив. Пристроить бы его – я бы и совсем была спокойна.

И в этом тоже была вся Маша: когда муж вскоре таки нашёл ее, свою новую спутницу, причём, как раз такую: нежную, покладистую и миловидную – Маша радовалась от души, и притворства в этом не было ни на грош.