Сергей Захаров - Каталонские повести. Новая проза

В этом заключалось и ещё одно серьезное различие между Машей и мной. Я не знал и так и не научился знать полутонов в отношениях с людьми. Для меня существовали лишь друзья или враги – промежуточных категорий предусмотрено не было. Если враг становился другом – я не помнил за ним ни грана зла, из-за чего часто бывал обманут вновь. Если друг становился врагом – я старался вычеркнуть его из жизни и скорее забыть, как если бы его и не существовало – ни в моей жизни, ни вообще.

Не то у Маши. Она не умела забывать плохое, но не могла вычеркнуть из памяти и хорошее. И потому совершенно естественным для неё было жарко негодовать по поводу очередного подлого обмана «мужа номер два» – и в то же время радоваться его удачам в личном плане. Она могла вовсю костерить несложную, как пробка, подругу за сто первую оскорбительную глупость, сказанную или сделанную в отношении неё же, Маши – и без колебаний бросалась на всяческую помощь ей, как только в том приходила нужда.

Иными словами, Маша умела помнить людей – я же умел только забывать, и, находясь рядом с ней, несостоятельность свою в плане энергетических запасов души ощущал порой очень остро – как ощущаю и сейчас.

Да, все верно, и по зрелом размышлении это очевидно: я не то, чтобы не способен был любить вообще – нет. Однако, по причине душевной скудости, любви моей, как правило, хватало лишь на одного человека, не более, да и то – любовь эта, выходит по всему, была далека от идеала, если сейчас, думая обо всем этом, я лежу под дубовым своим потолком совершенно один.

Но это сейчас, а тогда, разделённые четырьмя тысячами километров, мы были как никогда с Машей близки. Благодаря Скайпу, я переселился в квартиру, где обитала на тот момент она, задолго до своего физического появлении там. Задолго до того, как нога моя переступила порог её жилища, я успел изучить все изощренные изгибы испанской планировки и знал её, пожалуй, не хуже самой Маши.

Вместе Машей я варил в кухне кофе, ходил длиннейшим и узким, в три доски, коридором на террасу курить; поливал цветы, а потом любовался морем черепичных крыш, простиравшихся во все стороны света; был невольным свидетелем деловых приездов мужа – Маша намеренно не отключалась, да и у него не было оснований на том настаивать.

Благодаря Скайпу, мы вместе с Машей ложились спать и вместе вставали, более того – мы были вместе даже во время сна. Более того… Не вдаваясь в подробности, скажу лишь, что Скайп давал нам возможность делать все, за исключением одного: прижать другого к себе и услышать его синхронное сердце. Связь, как я говорил уже, работала все время, пока двое из нас двоих находились одновременно в пределах своих квартир.

Благодаря Скайпу, я сделал и то, что считал самым сложным – познакомился с Машиными детьми. Младший еще жил с ней, а старшие по очереди наведывались через воскресенье, так что, непривычно побаиваясь, я пережил одно за другим целых три виртуальных знакомства.

Скажу сразу: все мои страхи оказались напрасными: замечательные дети полностью признавали за Машей право выбирать: кого любить, а с кем расстаться, так что и на меня никто никакого зуба, как я опасался, не держал. Дети были милы, современны, велики размерами и чисты душой. Они много и хорошо улыбались и тщетно старались казаться взрослее своих прекрасных около-двадцати. Спасибо тебе, Скайп – немалая глыба скатилась с моих широких сутуловатых плеч после этих знакомств, и я ходить-то даже стал прямее.

В этот предшествующий моему переезду год мы с Машей смогли увидеться вживую всего один раз – по причине жесткой нехватки финансов. Я все, что зарабатывал, пускал на погашение судебных исков по прошлым моим грехам – иначе меня никто никуда из страны бы не выпустил. Машу, помимо того, что терзал мировой кризис, так еще и обманывал с видимым удовольствием муж. Если ей даже удавалось поймать его за руку и уличить в обмане по самым свежим следам, он ничуть не расстраивался.

– Так кой хер теперь выяснять-то: было, не было, утаил, не утаил? – спрашивал философски он, глядя на Машу глазами доброго друга. – Ну было, было, взял левака, и денег поднял прилично – да только потратил их уже все. Куда, как – сам не пойму, бля… Знаю, знаю, что дело общее и доходы пополам – так и хули толку с этого знания? Кредит на машину, аренда, потом ремонт затеял кое-какой, лодку купил, опять же… Оставлял, конечно, и тебе немного, все собирался завезти, да вот ушли куда-то… Знаешь же, как деньги уходят…

Объясняя, бывал он открыт, добродушен, улыбчив, и лишь на мутном донышке голубоватых глаз его лежала злая и честная фраза: «Хрен тебе, а не деньги!». Естественный гнев Маши был ему самым что ни на есть бальзамом на душу – и хорошо, что она вовремя поняла это и научилась сдерживать эмоции.

И все-таки что-то мы наскребли, что-то выкроили, и он случился – этот единственный за Год Скайпа раз, самый короткий и самый веселый из всех. Да, невзирая и несмотря – веселый: мы двигались навстречу друг другу, и от финала нас отделяли всего три осенних месяца.

Встретились мы на нейтральной территории, в стольном городе Минске, где сняли квартиру на площади Якуба Коласа, рядом с возлюбленной Машей Комаровкой.

Жутко хромая (внезапно вскрылись старые раны, и связки на левой ноге совсем разбаловались), я прибыл в Минский аэропорт с перекошенной от боли физиономией и букетом красных роз – и полуслепыми от виртуальной жизни глазами выглядывал свою ненаглядную Машу – а она не шла и не шла, и все, кто прилетел, давно получили багаж и вышли, и я уж занервничал, после заволновался, в конце концов почти запаниковал – и при этом не обращал никакого внимания на какую-то пацанку в облипучих джинсах и видавшей виды бейсболке, которая то выхаживала фигурной лошадкой, то вставала и пялилась на меня слишком уж пристально, да при том еще и подсмеивалась белозубасто… А после пригляделся – Бог мой! О… Э… Это была моя, самая единственная и моя Маша, сбросившая семь килограммов и семнадцать, как минимум, лет. Так вот смотрела – теперь уже просто огромными на исхудавшем и еще похорошевшем лице глазами – и засмеялась, не сдерживаясь, вовсю.

Десять месяцев – большой, оказывается, срок. В такси я и не говорил ничего – только жал осторожно да гладил легко тонкую, с синеватыми жилками, ее руку, и молчал, и поцеловывал палец за пальцем… А уж потом… Всякий, кто любил, знает: для влюбленных три дня – не дольше сумасшедшего получаса. И снова мы были голодны – и ежеминутно что-то поедали. Не выбирались из постели – и обхромали (хромал я, Маша приспосабливалась) половину имперского Минска. Просыпались к полудню – и не спали вовсе. И расставание, впервые у нас, проходило не под медь похоронного марша. Что такое три месяца, если мы уже смогли выждать беспримерно больше?