Мухаммед Зафзаф - Женщина и роза. Повесть и рассказы

– Они, как и мы… Как и мы, эти двое.

– Послушай, как они говорят. Это – американцы, – сказал я, посмотрев на них.

– Англичане. Ты, ведь, не умеешь отличать американцев от англичан, а англичан от европейцев и т.д.? Правда?

Да, действительно, мне это не удавалось, моих познаний в английском на это не хватало. Я различал только отдельные слова. Юноша встал и ушел в темноту. Через минуту он вернулся с еще одной зажженной сигаретой с этим странным запахом.

– Наркотик! – сказала Сюз.

– Да, наркотик, я не знаю сигарет с таким запахом. Поэтому это точно наркотик, да, наркотик, потому что не существует сигарет с таким запахом, да, это – наркотик.

– Да.

Девушка с трудом поднялась со скамьи. Она была маленького роста, у нее не было ни холщового мешка, ни сумки. Юноша поднялся вверх по лестнице и остановился там, поджидая ее. Она продолжала что-то отряхивать со своих брюк. Мы услышали, как шуршит ткань ее широких расклешенных брюк. Она усердно била по ним рукой. Юноша зашагал туда, откуда доносился шум голосов. Девушка последовала за ним и окончательно исчезла из виду. Сюз потеряла к ним всякий интерес, она была занята тем, что что-то искала в своем мешке. Наконец, она достала пачку «Кэмэла» и закурила, не предлагая мне. Я сказал, точно отказываясь:

– Я предпочитаю «Салтас».

– Но они с черным фильтром, очень крепкие.

– Давай выкурим одну. Это замечательно. Ты пробовала?

– Нет.

Мы стали обмениваться сигаретами, а я все думал об этой девушке-коротышке и ее парне. Он оставил ее и ушел, даже не оглянувшись (любой может убедиться, что отношения между ними, возможно, довольно пошлые; в Касабланке, на набережной, я видел девушку, вроде этой, она вышла мне навстречу из густых кустов, что растут над бассейном, и сказала: «Дай мне два дирхама», я сказал: «У меня их нет, как и у тебя». В тот момент я сидел в темноте на каменной скамье. Еще она сказала: «Пойдем со мной». – «Без денег?» – спросил я. – «Нет». Когда она произнесла слово «нет», из кустов вышел высокий длинноволосый парень и сказал ей: «Ну, иди ко мне». Он обнял ее, и они пристроились неподалеку на соседней длинной каменной скамье. Он целовал ее, а потом улегся сверху и я услышал: бульк-бульк, бу-у-ульк, бу-у-у-ульк, я скрылся в темноте, оставив их одних).

Сюз встала и переместилась на край скамейки, раскинула руки, вычертив своим телом крест в ночи. Потом она опустила одну руку на скамью, а вторая рука ее так и осталась лежать, горизонтально вытянутая в сторону севера. Ах, боже мой, можно подумать, что я различал, где север, а где юг. Сюз поднялась и медленным шагом направилась куда-то в ночь, а я во весь рост растянулся на скамейке. Голова моя коснулась висевшего на скамейке мешка, я отстранил его рукой. Закинув ногу на ногу, я курил так много, что сигарета в моих руках сгорела почти дотла. Огонь приближался к моим губам. Сюз вернулась, встала у меня в изголовье, и снова силуэт ее в темноте вырисовывался как крест. Я сказал ей: «Оставайся так».

Она, смеясь, сделала какое-то движение и сказала:

– Нет. Как мертвый. Правда, ужасно? Ужасно, правда? Я не хочу, чтобы ты умер. Чтоб ты умер – нет, правда, ужасно, если бы ты умер.

– Нет, я не стану умирать. Стой, как стоишь. К тому же у нас мертвых кладут по-другому, не так, как у вас.

– Что ты имеешь в виду?

– Вот этот крест.

– Я не верю в бога, а у вас верят в бога?

Сказав это, она опустила руки. Я ответил, поднявшись и сев на скамейке:

– Нет, у нас не верят, да это и не обязательно. Я тоже безбожник. Я никогда в жизни не видел, что там есть в мечети. И мои родители тоже, хотя они и совершенные фанатики. Если бы они услышали, что я вот сейчас стал мусульманином, они убили бы меня.

– Фанатики, но ради чего?

– А ничего. Они не знают. Они неграмотные. Они верят в инстинкт как животные.

Сюз села и расстегнула рубашку у себя на груди. В ночи показались две ее пышные груди без бюстгальтера. Я положил руку ей на грудь, она приблизилась ко мне и поцеловала меня. Я сунул ей руку между ног и уже больше не слышал никакого шума. (Это было как черепаха). Понемногу голоса стали звучать громче. Откуда-то до нашего слуха донесся разговор. Мы на мгновение отстранились друг от друга, хотя наши руки и ноги были переплетены между собой, и по-прежнему это была уединившаяся черепаха. Звук разговора переместился снизу вверх, слился с шумом других голосов, и мы перестали различать его. Мы превратились в мяч. Мы стали мячом, мы стали мячом, опять, снова и снова мы становились мячом, и еще раз, и еще раз мы превращались в него, и вот Сюз окончательно обмякла в моих руках. Она с ногами забралась на скамейку и велела мне освободить ей место рядом с собой. Я немножко отполз в сторону, почувствовав при этом всю жесткость скамьи. А Сюз сделала то, что проделал я минуту назад: легла на спину, вытянувшись во весь рост, положив голову мне на бедро, и согнула ноги в коленях так, что получилось два параллельных равных угла. Я положил ладонь ей на лоб, он был выпуклый и блестел в темноте как далекий свет фонаря в тумане. Я снял с нее очки. Это ей не понравилось. Она сказала: «Отдай». Но я не послушался, а попытался примерить их на себя: сначала на кончик носа, потом на губы. Мне казалось, что я выгляжу очень смешно. Я взглянул на Сюз и увидел, что она закрыла глаза и стала ровно дышать. Очень медленно и осторожно, не открывая глаз, она протянула руку. Я почувствовал прикосновение ее теплой ладони у себя под рубашкой на животе. Она дергала меня за волоски, которые длинным жгутом поднимались к груди. Она продолжала делать так, а голова ее, лежащая у меня на бедре, казалось, становилась все тяжелее. Я пошевелился и стал делать, как она. Я тоже стал делать, как она, я стал делать, как она, так же как она. Когда мы услышали чьи-то голоса, рука Сюз замерла у меня на животе, но глаза ее по-прежнему были закрыты. Компания светловолосых мужчин и женщин поднялась по каменной лестнице, они не обратили на нас никакого внимания. Потом я провел рукой по ее груди. Она опустила ноги на землю и притянула меня к себе. Когда мы снова крепко прижались друг к другу, я произнес:

– Сюз, Сю-ю-ю…

– Да, да-а-а…

– Пойдем, там, у самого подножия склона, есть овраг, на краю склона – овраг, пойдем…

Сначала она отказалась, отошла от меня и медленно направилась к каменной лестнице. А потом, вернувшись, сказала:

– Отели под светящимися вывесками. Слабый свет. Там какой-то странный вход, как будто в сад.

Сказав это, она отошла от меня, направилась к краю оврага и «нарисовала» крест своим телом. Руки ее были разведены в стороны, горизонтально, а голова была наклонена к северу, словно напоминая чем-то. Волосы ее из-за темноты казались черными. Она сделала легкий поворот, а потом, крикнув «Хоп!», спрыгнула в овраг, а я последовал за ней, забрав со скамейки ее холщовый мешок. Это было неизбежно после той «подготовки» на скамейке. Мы сунули мешок под головы и услышали, как кое-кто из насекомых делает так, как мы. Когда я вслушивался в плеск волн рядом, мне казалось, что рыбы делают так, как мы. И когда до нас перестал доноситься шум голосов сверху, я представил, что и они там, в отелях и квартирах, делают так, как мы. Насекомые продолжали делать так, как мы, прыгая друг на друга. Вверх-вниз, вверх-вниз и т. д. Иногда насекомые умолкали, но при этом дышали как-то глубоко и странно, а иногда начинали дышать часто, жарко, стесненно. Я не знаю, что делали рыбы, особенно потому, что вода способна проникнуть в любую щель. Не знаю, как это получалось у рыб, но я был уверен, что насекомые переворачиваются, задыхаются от напряжения, а потом дышат ровно и вдыхают запах друг друга. В особом состоянии они издавали звук, свидетельствующий о разнообразии их затей. Насекомых вокруг нас становилось все больше и больше, повсюду мы слышали множество голосов – в траве, на земле, на ветвях. Это были пары и пары. Когда начинало говорить одно насекомое, другое умолкало, или они дышали вместе, или же вдыхали запах друг друга. Но насекомые не стесняли нас ни в малом, ни в большом в этом овраге (насекомые растут – множатся, их становится все больше, незаметно для тебя – они плодятся повсюду – они существуют и у них нет другого выбора – но все же то, что они делают, приятно – очень приятно – они не стесняют нас – однако я не знаю, стесняем ли мы их -они множатся – множатся, растут числом повсюду – повсюду).