Наталия Рай - Потомок Монте-Кристо

– Для того и родилась!

Но и это, простое, в общем-то объяснение, я с трудом извлекла из глубин собственного подсознания лишь после определённых усилий, да и то только после вопроса. Никогда об этом не думала – почему. Господи, да откуда я знаю? Потому же, почему и дышу: так устроена. Для этого послана в этот мир. Особенно, если учесть, что я поначалу лет десять упорно сопротивлялась необходимости быть стилом для кого-то невидимого, что пресловутый Пегас все копыта отбил себе о мою печень, что все до единого редакторы и издатели при моём имени честно ответят, что и не слыхали обо мне… Слишком низко я склоняюсь перед именем Марины Цветаевой, чтобы делать попытки встать с ней рядом.

Судьба такая и всё тут. Этот вопрос из серии практически не подлежащих ответу, как, например, такой: почему у человека два глаза, а не один или не три? Так вышло, так надо, так дὁлжно. Кому, зачем? Господь Один знает.

Но вернемся к нашим баранам.

Мне было физически необходимо его хотя бы услышать. И голос у него не так чтобы уж что-то выдающееся, но – родной. Услышу – жива, не услышу – вою. Причём иногда в прямом смысле. За предыдущие тридцать лет жизни я столько не плакала, сколько за эти три года. И даже не столько от тоски, сколько от оскорбительного, унижающего бессилия; ничего я, даже если наизнанку вывернусь, не могу изменить, да даже другой оттенок происходящему придать – не в состоянии. И, самое страшное, неизвестно, когда это закончится. Я что угодно могу вынести, если знаю, что вот в такой-то день наступит конец. Тут же и Господь ничего не знал, я полагаю.

Итак, Вовочка был «подпольщиком». Коли права быть самому себе хозяином у человека нет, надо суметь устроиться так, чтоб оно – было. Вот и было. У тех, кто любил свободу больше рабства. Как-то мы посчитали, сколько у Вовочки профессий и обнаружили – четырнадцать. И каждая по довольно высокому разряду, каждая способна его прокормить. Причём на уровне отборной чёрной икры. И сам Вовочка способен работать по сколько угодно часов, но с тем, чтобы потом полноценно отдохнуть. Прямо по присказке: сделал дело – гуляй смело.

На момент нашей встречи Волочка «рубил» надгробные плиты на Ваганьковском кладбище. То есть «доставал» эти самые плиты (где? иначе говоря, просто-напросто воровал), брал заказы и нарубал на плиты всё, чего требовали родственники покойников, причём в художественном исполнении. Деньги – оно, конечно, да и работка-то не приведи Господь: пыль столбом. Причём каменная пыль. А дышать надо? Но он дышал, отвергнув даже мысль о респираторе, потому как долги были – я ахнула – тридцать тысяч, в советских ещё рублях. (А советский рубль имел котировку 55 американских центов, то есть почти два доллара покупал). Откуда у мирного советского гражданина такие долги? Уметь надо.

Каким образом он занялся таким «творчеством»? Вовочка, ещё до кладбищенской своей карьеры, закончил свою подпольную деятельность по ремонту личных автомашин, хотя и несколько вынужденно, но решил отдохнуть, потому что отпуска нужны и свободным труженикам. Ну, естественно, первым делом он пошёл за бутылочкой, тем более – гости предвиделись. Тогда ещё не такие, как позже, перед перестройкой, очереди стояли в винных магазинах, но всё же – была тогда очередь, не особенно, правда, большая. Он возьми да и попроси передних – мужики, возьмите бутылку, всего-то одну мне и надо. Уперлись – ни один. Ладно бы опасность была, что им не хватит выпивки, так ведь магазин битком набит, да и ассортимент – на зависть.

«Ах, так!» – сказал про себя вмиг озверевший Вовочка. Смирно, ни с кем не выясняя отношений, встал в хвост очереди и как только подошёл его черёд, спрашивает:

– Сколько у тебя тут всего?

Продавец посчитал. —

Вовочка:

– Всё забираю.

Очередь ахнула и умерла.

А продавцу что, работы меньше.

Выгрузили тут же на улицу всё спиртное, что было в магазине. А времени-то – полдень буднего дня, так что до вечера Вовочка караулить ящики поставил своего дружка, а за это время всех, кого только знал и не знал, пригласил на великий кутёж. Да ещё и в родное милицейское отделение сбегал, наврал там с три короба да и добился негласного разрешения – за мзду, естественно, на задуманную гульбу… С полуночи перегородил ящиками родную улицу и всякому – пешему и конному – предлагал выпить. Водки-то – хоть залейся. К утру родимый микрорайон в лёжку лежал и только рассолу просил. Сам Вовочка тоже времени даром не терял, и, задним числом, предполагаю, что ящика два коньяка он осилил точно..

Он, по моему (всеобщему) мнению, вообще не умеет тормозить. Что в жизни, что на машине. Запил Волочка, загулял. А он – товарищ компанейский, посему весь район гудел, пока пропивались наличные пятьдесят тысяч (а рубль тогда стоил, напоминаю, 55 центов!). Но это ведь значит – остановиться? Вовочка же только разгулялся. Бросил он клич:

– Мужики, беру взаймы на двадцати процентах!

И те, кто пил с ним, охотно выложили деньги на продолжение банкета. А в один из просветов (перед началом следующего ящика) Вовочка вспомнил об арифметике. О, это великая наука! Сел, подсчитал, во что ему вылилось желание насолить ближнему, плавно перетёкшее в желание догулять до «не могу»: тридцатник. То есть тридцать тысяч рублей при вышеназванном курсе. А ведь ещё и жить надо! А сроки отдачи – жмут. Объявил, значит, Вовочка: шабаш, братья, работать пора.

И – вот – труд на благо покойников. Причём виден был уже довольно близкий финиш. А ведь только-только год прошёл. А тот тридцатник не только удвоиться успел (20 процентов Вовочка в яри предложил за каждый месяц!), да и собратья-собутыльники не погнушались Вовочке «счётчики» включить – ни дня сверх срока ждать не стали.

Признаюсь, я, со своей хвалёной логикой, стала в тупик. Ситуация! Не она ли и вынудила произнести те гибельные для меня слова?

Пока я устанавливала и осознавала, что действительно влюбилась, Вовочка благополучно рассчитался с долгами, не совсем, правда, как я после узнала и опять сменил род деятельности – занялся фотоделом.

Приходится мне сделать отступление. Какая, Господи, тоска! Стоит под горлом и ни продыху, ни роздыху мне от неё. А ведь не меньше ста раз уже казалось мне, что я победила, задавила её в себе, загнала на самое-самое дно души: ведь расстались мы, расстались. Ведь гордая я. Но так душа болит – одна сплошная рана, с неё вся кожа содрана, мякоть ошмётьями, каждое самое нежное и ласковое дуновение – как рашпилем – как, Господи, болит! Как давно и как невыносимо болит. Я, гордая, упала бы на колени, моля: вернись, останься, дай дышать. Но – знаю: бесполезно! И болит запредельно, хоть в петлю. Но и петля, знаю, не поможет. Нет спасения. Проклял меня кто-то, что ли?