Наталия Рай - Потомок Монте-Кристо

– Ты только не напиши чего-нибудь такого, что стало б следовательским досье, иначе я сяду надолго и всерьёз.

– Не боись! – презрительно сказала я. И сама потом изумилась этой первой ласточке грядущего освобождения. Ибо и я, поддержанная «Флорентийскими ночами» (Марины Цветаевой), любить, презирая, предоставляю другим! Я должна уважать любимого, ибо это даёт мне право уважать себя.

Теперь я знаю, что для меня чья-то внешность роли не играет. Ибо я любила и прощала не только то, что мне в нём не нравилось, но и то, что не совмещалось с моими моральными установками. Да ещё и надеялась, как безумная, что он если он и не полюбит меня в ответ, то хотя бы оценит мощь и безмерность моего чувства, станет как-то сообразовать с ним свои поступки. Или же уйдёт. Но он не сделал ни того, ни другого. Он сделал третье, повергшее меня в изумление, подобно которому я не испытывала ещё ни разу.

– Да! – сказал Вовочка, – если б тебя завербовали менты, я пропал бы в двадцать четыре часа.

– Успокойся, ещё не родился тот, кто меня купит! – и это была вторая ласточка.

Но кто на его месте не возгордился бы? Кто смог бы удержаться и не уязвить люто только что огорчившего его Колю или Петю, если он только что положил трубку после моего звонка, а я, ни разу оного Петю не видевшая, уверяла, что он – пакостник и негодяй. Ибо клетка Вовочкиной лаборатории сопровождала меня, как собственное дыхание, даже если сам Вовочка в доме культуры отсутствовал.

Вспоминая видение его жены, я говорила себе: «Нет, это я ревную, этого не может быть, потому что не может быть никогда!» Ведь женатые для меня выбыли из игры, потому что выбрали или выбраны и уже ведут другую игру, из которой нельзя безнаказанно отвлекаться на другие игры. Ибо априори известно, что они или сами любят, или их любят. Если же любовь кончится, они обязаны сначала вернуть все находящиеся на руках карты и только потом высматривать других желающих поиграть. По крайней мере, я не собираюсь вступать ни в какие игры третьей, кем бы ни был и что бы для меня не значил один из партнёров.

За что я его любила? Кто мне самой сказал бы об этом!

Вовочка находил причины забежать, причём вовсе не обращая внимания на время суток и был железно уверен, что я и в три ночи рада ему точно так же, как и в три дня. Он не допускал и мысли, что мне может хотеться спать или заниматься чем-то другим, кроме лицезрения и любования им.

Оставаясь одна, я много думала обо всей этой дикой ситуации. И, кажется, догадалась, в чём именно состоит коварство любви: в неостановимости. Нет с тобой любимого – тоскуешь о нём так, что не оказывается ничего столь святого, чего нельзя было бы отдать за встречу. А когда любимый рядом – любуешься, вглядываешься, выискиваешь достоинства, которых там и близко не было, но ты-то их видишь и бережно собираешь… И сумма, вопреки всем законам математики, оказывается всегда больше слагаемых. Ибо чувство всегда противоречит законам всех наук. И внезапно оказываешься, наконец, в восходящем потоке, который несет тебя невесть куда…

Не знаю, что бывает с другими. Пытаются ли они спастись, а если да, то как. Я пыталась и долго, и бросила только тогда, когда поняла полную безнадёжность этого. Поняла, что никто и ничто не способно остановить этот поток. Как само Время. И мне оставалось только рассмотреть указатель – который именно круг ада я отмериваю, да узнать, сколько их вообще. И услышать в ответ кого-то невидимого, но, кажется, сочувствующего:

– Да он – нескончаем!

Я догадалась, что буду тащиться по этой каторжной дороге, пока Вовочка не оскорбит меня так, что я не смогу простить. Ибо мне пришлось сделать вывод, что Вовочку надо классифицировать как раба. Именно рабы не только не способны уважать чужую свободу, (независимо от отношений с другим человеком), но не ощущая давления на себя, немедленно пытаются давить на своего визави, пытаясь превратить его в своего прислужника.

И настал день… Вовочка и раньше по мелочам от меня отступался, жестоко надо мной шутил и делал ещё многое, подходившее под квалификацию предательства. Для меня этого было недостаточно. Я только страдала всё сильнее и сильнее, как если бы застрявший в сердце клин добивали, чтоб расколоть сердце. А оно хотело жить. И я терпела – чтобы истратить запас терпения, потому что после наступило бы спасение!..

Итак, дела его кричали «караул». Его кадры и многочисленные знакомцы не испытывали ни малейшего желания вытаскивать Вовочку, когда неминуемая гроза разразилась. Вовочка крутился, как змей под рогаткой, но это мало помогало.

Моя квартира стала филиалом Пентагона. Телефон звонил практически непрерывно, причём моих звонков за неделю прорвалось всего два. Я, как сталевар от мартена, не отходила от плиты, ибо Вовочкины спасатели оказались прожорливей саранчи. Их столько прошло через мой дом!..

Если мы и спали, то урывками. В промежутках я носилась по своим знакомым, которые охотно и на неопределённые сроки предлагали (но – мне!) в долг сотни две-три: я выбираю людей не по состояниям, а по душе. За что и была жестоко Вовочкой высмеяна, словно пухлость кошелька гарантирует порядочность особи!

Я не претендую, да и никогда не претендовала, на особую за услуги благодарность от ближних. Но ведь не самое почтенное, использовав меня во всех возможных аспектах, да ещё и отоспавшись у меня напоследок, однажды исчезнуть, даже не предупредив ни о чём. В тревоге я набрала его домашний телефон и трубку спокойно и беспечно поднял Вовочка. Я не стала с ним разговаривать: жив и ладно. Он сам не звонил мне, за полной во мне ненадобностью – месяца полтора.

Я ему, конечно, не звонила тоже, занятая тем, что пыталась из уцелевшего реконструировать собственную жизнь или построить что-либо новое, на жизнь похожее. Вовочка то ли вовсе не обращал внимания на календарь, то ли полагал, что я поумнела и намерена теперь всю оставшуюся жизнь предоставлять себя в его распоряжение по первому его приказу, а потому и не удивлялся моему отсутствию. Я могла помереть и похорониться, а он так и не узнал бы, где могилка моя.

Я подсчитала, с какой ритмичностью с ним происходят катастрофы и поняла, что ему не придётся представать пред мои очи ещё месяца четыре. А потому я могу, по примеру Мюнхгаузена, вытаскивать себя за волосы из трясины. А во избежание вторичного превращения моей квартиры в филиал Пентагона надо бы, по примеру того же барона, выстрелить собой на Месяц.

Арифметика меня любила и не подвела. Но я упустила из виду человеческое коварство. Откуда я могла знать, что один из спасателей уже превратился в Вовочкиного смертельного врага и осуществляет один из планов мести? Посему я открыла в одну из ночей дверь, в которую постучали принятым шифром. Я знала точно, что это не Вовочка, а кто-то, имеющий права его друга и получающий, поэтому, доступ в мой дом в любой час дня и ночи. Тем более, что я – «сова» и дай мне волю, я в и тысячу лет не увидела бы рассвета, ибо как раз перед ним ложусь спать.