Лори Лютер - Крионист

– Эти два поставь с той стороны кровати и иди туда, – говорю я ему. Он послушно берёт синий тяжёлый контейнер и ставит его с противоположной от меня стороны кровати. Затем туда же он помещает второй.

Я указываю ему на принесённые мной носилки, которые стоят прислонёнными к стене. Мы кладём их на кровать и, аккуратно подняв за ноги и плечи почти невесомого старика, перекладываем его. Родственники начинают шуметь, впрочем, это было неизбежно.

– Что вы делаете? – возмущённо спрашивает вторая женщина, которую я не знаю. Она стоит, вцепившись в плечи одного из молодых парней, который больше похож на манекен, её ярко и неуместно накрашенные оранжевым глаза широко распахнуты, нарисованные брови-ниточки расположены выше естественной линии. Окидывая её взглядом, я сразу соображаю, что она не семи пядей во лбу. Чёрт знает, как это работает, но порой отсутствие интеллекта так заметно по выражению лица, как если бы на лбу было написано жирным маркером: «Я ТУПОЙ». Конечно, я мог бы ответить на её вопрос, расписать всё в подробностях и даже картинку нарисовать, но мне откровенно лень тратить на это время. Я не для того сюда приехал, не моя забота была объяснять. Впрочем, некоторые вещи им вообще не нужно знать. Не стоит давать людям информацию, если они не могут её правильно переварить – это либо породит ещё большее количество вопросов, либо введёт человека в ступор. Хотя иногда это полезно – можно наговорить сложных слов, и, пока собеседник подключается к космосу, со скоростью интернета в 80-е пытаясь обработать информацию, ты уже делаешь ноги, чтобы избавиться от этой незавидной компании. Но сейчас я даже на это не хочу тратить время, потому что время на этот раз слишком ценно.

А родственники всё галдят, перебивают друг друга, сыпят междометиями, и всё это сборище постепенно начинает меня раздражать. Я размышляю, умирает ли старик от естественных причин, или же он просто больше не может вынести эту компанию неандертальцев. Эд нервно оборачивается и смотрит на женщину с нарисованными бровями, которая всё ещё задаёт вопросы. Я вижу, как он шевелит губами, пытаясь подобрать слова. Я мысленно советую ему держать язык за зубами, он явно не понимает, что что-то объяснять этому стаду обывателей – дело неблагодарное: породишь ответом ещё больше вопросов, ещё больше возражений, шума и прочего говна. Польются нескончаемые потоки. Честно отвечать дураку на вопрос – это как рубить голову дракону: вместо одной вырастет две. Но Эд, к счастью, не успевает ничего сказать, его избавляют от этой участи – в домофон звонят, один из парней открывает дверь, и в прихожую, а затем и в комнату с шумом, задевая стены, привлекая к себе всё внимание, вваливаются двое сотрудников скорой помощи. Они выглядят так же, как и мы с Эдом: один – высокий и здоровый, второй – маленький и щуплый. Разве что тот, что повыше, в отличие от меня, темноволосый и бородатый, с густыми сдвинутыми к переносице бровями, придающими ему суровый вид. Оба парня в сине-серебристых куртках и штанах и с сумками. Высокий протягивает мне свою крупную волосатую руку.

– Привет, – здороваюсь я с ним, жму его горячую ладонь и киваю второму, потому что он стоит дальше – не может поместиться в переполненную комнату.

Высокий добродушно улыбается.

– Видел, как вы нас обогнали, думал, уже и ехать не надо.

– Ты знаешь, Герман, нам без вас не начать, – признаюсь я.

Из глубины комнаты слышится истеричный, почти женский голос одного из молодых парней, того, который похож на манекена.

– Вас тут целая куча, вы делать что-нибудь будете?!

Герман, опытный и уверенный в себе врач скорой, с которым мы знакомы ещё с университета, смотрит на парня как на плавающую в супе муху, тот делает шаг назад и поджимает губы, и взгляд его, очевидно, избегает встретиться со взглядом Германа, похожего на какого-нибудь скандинавского Тора. Последний молча отворачивается от манекеноподобного истерика и глядит на лежащего на носилках старика, затем поднимает одну бровь и говорит мне:

– Извини, Лука, но тут пока действительно работа для нас, – и, подходя ближе, шёпотом, чтобы больше никто не слышал, добавляет: – Ненадолго.

Я уступаю ему место, чтобы он мог протиснуться к пациенту. Он присаживается на край кровати, изрядно продавив матрас, и начинает осматривать старика, а я под всеобщее возмущённое продолжающееся бормотание толпы родственников, однако уже более тихое, открываю свой «походный», как я его называю, чемодан. Один из голосов вновь прорезается сквозь остальные – это гундосит пожилой мужик:

– Да что вы за бездельники такие! Ваш коллега работает, а вы? Сидите, колбочки свои перебираете, на носилки положили! Я на вас пожалуюсь…

Женщина рядом с ним снова пытается его успокоить, но ничего толком ему не говорит, только трогает его за плечо и шикает. Мужик хватает ртом воздух, как будто ему сдавили горло. Всегда поражался этим тайнам мадридского двора. Ну скажи ты ему уже всё, и дело с концом. Нет, будет юлить, пока он тут всех не затрахает. Родственники один за другим, следуя примеру деда, отвлекаются от умирающего и переключаются на меня. Всё-таки повозмущаться сверх меры – любви, прямо-таки инстинктивной, к этому делу у людей не отнять. Все свои дела отложат, про всё на свете забудут, если есть возможность повозмущаться, позлорадствовать и покаркать над кем-то, как стая дряхлых охрипших ворон. Даже при таких обстоятельствах, как сейчас, им обязательно надо выплеснуть свою желчь.

К счастью, я давно научен не реагировать на всё это. В отличие от раскрасневшегося и нервно дёргающегося Эда, моё сердце бьётся спокойно, я даже воодушевлён, ведь я так долго ждал, когда смогу поработать, не перекладывая бумажки и строча отчёты. Знать своё дело и получать от него удовольствие – что может быть лучше? Я молча достаю шприц и заполняю его, затем кладу на прикроватную тумбочку. Проверяю, всё ли на своих местах. Всё идеально. Сначала хочу сказать за это пару вежливых слов Эдику, потому что просил его собрать всё необходимое перед выездом, а потом вспоминаю, что это я сам всё собрал, потому что он так разнервничался, что пошёл в туалет блевать. Помощник от бога, что тут скажешь.

Я вижу, как Герман хмуро смотрит на свои дешёвые часы. (Впрочем, откуда у работника скорой могут взяться дорогие? Вопиющая несправедливость, учитывая сложную и ответственную работу. Мне повезло больше, чем ему, хотя ответственность гораздо меньше, ведь моё спасение людей гораздо более условное.) Затем он поворачивается ко мне, равнодушно игнорируя гомон возмущённых родственников старика, которым, похоже, уже совсем плевать на лежачего – они заняты нами.

– Время смерти: девять часов двадцать семь минут.