Лори Лютер - Крионист

Я не очень-то люблю возвращаться домой, по крайней мере, не каждый день. Иногда ночую прямо в лаборатории на удобном чёрном потрёпанном кожаном диване, с которого всегда так лень встать, или в комнате отдыха. В шкафу у меня там накопилось достаточно вещей, помимо рабочих белых халатов: несколько чёрных футболок с логотипами любимых групп, джинсы и толстовка. Иногда всё же у меня появлялась мотивация ехать домой, на окраину Санкт-Петербурга, хоть и относительно близкую к криофирме, в осточертевший мне район метро «Просвещения». Мотивация эта – мой кот Рося. Его всё-таки надо иногда кормить и убирать за ним. Всё это дело занимает всего несколько минут, но оставлять его больше, чем на два дня, уже кажется мне преступлением. Вообще, кота зовут Россиянин и ему уже двадцать лет и несколько месяцев. Ненасытная утроба, постоянно орёт и никак не подохнет, здоровый как слон. Мне подарила его сестра, когда я приехал на постоянное место жительства из Зальцбурга в Санкт-Петербург, двадцать лет назад. Она сделала именно такой подарок намеренно, зная мою суть, рассчитывая развить во мне чувство ответственности, любви к ближнему и прочим каноническим вещам, которым я всегда противился и никогда не понимал. Впрочем, ей это не удалось. Я ухаживаю за котом по мере возможности, и, конечно, я кормлю его, убираю за ним и даже иногда глажу, когда он особенно активно этого требует, но никаких новых качеств во мне не появилось. Я просто знаю, что нужно делать это, и делаю.

Когда я приехал в страну, я знал всего несколько слов по-русски: «здравствуйте», «спасибо», «пожалуйста», «один», «два», «три», «водка» и «россиянин». И я назвал кота единственным на тот момент худо-бедно уместным словом, безо всякого умысла. Кто мог подумать тогда, что впоследствии я буду называть «один», «два» и «три» людей. И кто мог подумать тогда, что мои знакомые, узнающие, как зовут моего кота, будут на это обижаться? Я порой не понимаю правила, которые люди придумывают сами для себя. Да назови я кота «Триста четыре и два пирога», меня бы сожгли на костре. И лишь одному коту было бы плевать. Он бы умер от голода, потому что его некому бы стало кормить. Вот к чему приводят все эти ущербные правила, придуманные, чтобы было «как принято», не несущие при этом ничего, кроме проблем и неврозов.

Раздумывая обо всём этом, я выхожу из маршрутки. На улице почти тихо, только по проспекту шныряют опаздывающие куда-то автомобили. Судя по периодическому визгу тормозов, некоторые из водителей не вполне трезвы. Я прохожу мимо пустого круглосуточного магазина цветов, где через прозрачную витрину вижу скучающую на работе красотку, и думаю о том, что утром, если будет время, я мог бы зайти познакомиться, если будет её смена и если не забуду. Затем я прохожу вдоль длинного дома, освещённого вывесками закрытых магазинов на его первом этаже, достаю ключи, заскакиваю в последний подъезд и захожу в свою квартиру. До того как я успеваю включить свет, я слышу громкое и скрипучее «Мяу». Включив освещение в прихожей, я вижу Россиянина, смотрящего своими стекляшками-глазами мне в лицо, совсем как следователь в старом фильме светит лампой в лицо подозреваемому. Выглядит он при этом весьма устрашающе, будь я ребёнком, я бы держался подальше, но сейчас меня даже веселит его толстая морда. Он снова начинает требовательно орать и поворачивается боком, маня меня на кухню.

– Я же вчера тебе миску с горкой оставлял, неужели ты всё сожрал? – я говорю с котом как самый настоящий обыватель, уставший от одиночества. Но на деле я совсем не устал – я наслаждаюсь спокойствием, как и всегда, чувствую облегчение оттого, что рядом никто не зудит, не несёт ахинею и вообще не трещит без умолку. А тут – волшебная тишина, всё реже пронзаемая воплями кота. Волочась за Росей на кухню, я отмечаю, что я устал на работе – всё же не каждый день приходится замораживать людей. Да и животных тоже, что уж там. Насыпая Росе миску корма, который тут же начинает поедаться с бешеной скоростью, будто высасываемый пылесосом, я думаю в очередной раз, что когда кот откинется – я обязательно его заморожу. Бесплатно, раз есть такая возможность, так сказать, ради науки. Может, даже проведу над ним пару экспериментов, которые нам запрещается проводить над криопациентами (не за это же нам платят их хозяева или родственники), хотя насчёт экспериментов я не уверен. Но что бы я там ни планировал, мохнатый горлопан, кажется, и не собирается помирать. Его рыжая шерсть всё такая же пушистая, как и раньше, он наел себе круглое пузо, и морда с каждым годом становится всё наглее. Про его лужёное горло я вообще не знаю, что сказать, это уж действительно интересный объект для исследования.

Хантер, зная, что у меня есть престарелый кот, тоже периодически интересовался его здоровьем. У нас уже была замороженная кошка, и у Хантера были какие-то фантастические идеи по созданию живого эмбриона от почивших и замороженных котов. Мне этот бредовый замысел напоминал фильм про Ван Хельсинга, где вампир Дракула скрещивался с вампирскими же женщинами, и у них плодились мёртвые вампирята, уже не человекоподобные, все в зелёной слизи и каком-то говне, и, чтобы оживить их, нужно было пропускать через них ток. Но, ненадолго оживая и пролетев несколько метров, они надувались и лопались, как мыльные пузыри, обдавая всех вокруг какими-то соплями. Почему-то итог воплощения идей Хантера представлялся мне чем-то подобным. В общем, я даже не вникал дальше в концепцию Хантера. Несмотря на наличие у нас обоих одинакового медицинского образования одного университета, наши взгляды в рабочих вопросах не совпадали. Мы, конечно, тоже баловались (вернее, я баловался, а Хантер проводил «серьёзные и перспективные эмпирические исследования и опыты») пропусканием тока через разных замороженных лягушек, вызывая у них сокращение мышц лапок, но делали это исключительно для увеселения пришедших в лабораторию редких гостей из каких-нибудь фондов или привлечённых меценатов. Эльвира, начальница нашей криофирмы, в эти моменты всегда стояла рядом и чуть ли не хлопала в ладоши, крича в уши спонсорам: «Вы видите? Видите?»

Я показывал лягушек девушкам, которых приводил ночью на работу, они почти всегда говорили «фу», тогда я убирал земноводное и доставал то, что моим гостьям нравилось намного больше.

Рося набивает живот и, довольно урча, проходит в комнату, где мягко прыгает на диван. Я беру из холодильника последние сосиски, хлеб и горчицу, кладу всё это на доску, оттуда же достаю банку пива и присоединяюсь к коту. Рося смотрит на сосиски, как будто пытается их загипнотизировать.

– Не наглей, – говорю я, и сытый кот сворачивается клубком и закрывает глаза, начиная тарахтеть от удовольствия.