Лори Лютер - Крионист

Я пожимаю плечами и думаю, почему же никто не проверил это у Мистера Просрочки? И в то же время понимаю, что это я должен был проверить. Но я этого не сделал.

Эдик начинает суетиться, склонившись над шеей старика, а я, занимаясь криопротекторами, вижу боковым зрением, как он медленно возится, пытаясь подключиться к артерии, при этом Хантер сидит рядом на стуле и смотрит, но не помогает новичку. Потом я собираюсь попросить Хантера подсказать ему, но останавливаюсь, потому что обращаю внимание на выражение лица Валеры – у него едва ли слюна не течёт – с таким нескрываемым кайфом он смотрит, как Эдик работает. Наконец дело сделано и я комментирую для неопытного коллеги:

– Мы подключаем наши будущие человеческие консервы к замкнутому контуру перфузии для промывания кровеносного русла… Проводим перфузию мозга криопротектором.

Наконец Хантер настраивает на перистальтическом насосе необходимые параметры и подаёт раствор криопротектера в сонную артерию.

– Теперь раствор будет выталкивать кровь через яремную вену, и, когда концентрация раствора будет такая же, как на входе, мы заканчиваем, – поясняю я для Эда, хотя он наверняка это знает.

Затем мы с Хантером доверяем Эдику дальнейшее охлаждение, я слежу за процессом перфузии, а над нами, как бог Олимпа, стоит Хантер, постоянно проверяющий все параметры, включая и скорость течения раствора, за которой и так уже слежу я. Он вглядывается в шкалу манометра, что-то мыча себе под нос, хотя никаких скачков давления там не отображается. При всей глубокой увлечённости таинством нашей работы Хантер успевает периодически шикать на Эда, когда тот делает или говорит что-то неуверенно или неуместно. В такие моменты мне хочется удалить из лаборатории Хантера, чтобы он не мешал естественному процессу обучения Эда и не стоял тут над душой со своим точёным, но каменным лицом всезнайки, но несколько более высокое положение Хантера на служебной лестнице (достигнутое более длительным пребыванием в фирме и перманентным подлизыванием жопы нашей начальницы) наводило меня на мысль о молчании, так что я не возникаю, чтобы мы вовсе не сорвали этот интересный процесс.

Несколько часов мы корпим над телом, я так увлекаюсь, что уже совсем не слушаю ни бубнения Эдика, ни резких замечаний Хантера в его сторону. Всё идёт как по маслу, я получаю удовольствие, видя это. Никаких тромбов, вены этого трупа толстые, как садовые шланги, словно специально предназначенные для глицерина! Постепенно я заменяю кровь на слабый раствор криопротектора, затем повышаю концентрацию, периодически проверяя раствор на выходе. Наконец, через четыре с половиной часа, я вновь забираю с помощью шприца образец из яремной вены. Я помещаю жидкость на стёклышко рефрактометра и смотрю в окуляр.

– Ну что там? – спрашивает Хантер, сидящий на стуле. Он утомился и начал нудеть побольше Эдика. На этот раз мне есть чем его обрадовать.

– Всё! – отрапортовываю я. – Готово.

Мы отключаем насос, сворачиваем все процедуры и перемещаем бескровное глицериновое тело в контейнер для временного охлаждения. Хантер к телу уже не прикасается, видимо, считая, что перенос трупа – не царское дело, так что всё делаем мы с Эдом.

Теперь на неделю можно было забыть о нашем номере шесть и вспомнить о нудной бумажной волоките. Потом мы поместим тело в спальном мешке в криостат, где при температуре минус сто девяносто шесть градусов по Цельсию он будет висеть чёрт его знает сколько лет, до того момента, пока будущие поколения не увидят его и не подумают: «Что это за хреновина такая висит? Закатайте это в асфальт». Если, конечно, будущие поколения вообще будут способны думать.

А тем временем, когда мы закрываем контейнер с телом, Хантер выходит из комнаты, и я уверен, что он пошёл отчитываться перед начальством, а мы с Эдом остаёмся – сегодня сами себе уборщицы. Нужно привести операционную в первозданный стерильный вид.

Эдик, усердно прыская на стол дезинфицирующим средством, спрашивает меня:

– Лука, можно вопрос?

Я, не отвлекаясь от распарывания повреждённых пакетов со льдом и сваливания его в раковину, отвечаю:

– Валяй.

– Почему ты криопациентов всегда называешь трупами или покойниками? Это ведь не совсем правильно.

Я отвлекаюсь и смотрю на Эдика. Он мягко водит губкой по столу.

– Почему неправильно?

– Ну… – говорит Эд, – они ведь могут ещё ожить. Поэтому они и называются криопациентами. Ведь в этом весь смысл.

Я ненадолго задумываюсь. Не над словами Эдика, а над тем, стоит мне его переубеждать или оставить всё как есть. Эд заканчивает гладить губкой стол и подходит к раковине, чтобы вымыть руки. Заглядывает мне в лицо. Я уже хочу сказать ему что-то нейтральное, вроде «не бери в голову, случайно», но вдруг обращаю внимание на серебряный крестик на его шее.

– Разве это не противоречит твоей религии? – с любопытством спрашиваю я, показывая на крестик.

Эд начинает теребить его рукой и убирает под свитер.

– Ну в Библии ничего не сказано про это…

– Кажется, тебе нужно внимательнее перечитать свою настольную книгу, дружище, – усмехаясь, говорю я. Я сам Библию читал ещё в школьные годы и ни черта уже из неё не помнил, но это чтиво способно запутать любого, задающегося экзистенциальным вопросом. Говоря с Эдом, я не ставил себе цели переубедить его или настроить против его религии. Мне было всё равно, просто нравилось озадачивать Эда, смотреть на то, как он перерабатывает информацию, шевелит шестерёнками. И пока он думает, я кладу ему в мокрую руку ключи от лаборатории, и он непонимающе смотрит на них.

– Закроешь лабораторию, я домой.

– Хантер сказал, надо перед уходом все параметры проверить…

Я пожимаю плечами, снимая белый халат.

– Ну хочешь, проверь. Я бы не стал. Не умрёт же он второй раз. До завтра.

Эдик растерянно стоит с ключами, бубня что-то на прощание, а я выхожу, довольный удачным рабочим днём. И думаю, уж не выбрал ли религиозный Эд эту совершенно неподходящую ему профессию только потому, что крионика – своего рода отсылочка к воскрешению. Потом решаю, что думать об этом бессмысленно, и выбрасываю это из головы.

На улице уже темно, к тому же возле нашего здания (включающего операционную, основную лабораторию по подготовке к заморозке, криохранилище, являющееся ангаром, временное криохранилище, комнату отдыха, кабинеты Хантера и начальницы, да ещё несколько подсобных помещений) нет никакого уличного освещения. Криофирма находится практически в лесу, с небольшим подъездом, расчищенным для нашей колымаги и личного автомобиля начальницы Эльвиры.

Так что я по привычке, на память, минут десять пробираюсь по неосвещённой тропе к Кузьмоловскому шоссе. Там я перехожу дорогу и ловлю, вероятно, последнее маршрутное такси, сажусь в него, и, оплатив водителю проезд, сажусь у окна и принимаюсь вглядываться за стекло, где всё равно ничего не видно, только чернота и отражение моего наглого лица. Я вижу в стекле, что мои светлые волосы торчат в разные стороны, и приглаживаю их рукой. Так становится ещё хуже, поэтому я вновь провожу растопыренными пальцами ото лба к затылку и отворачиваюсь от окна.