Лори Лютер - Крионист

Шприц с гепарином уже у меня в руках. Родственники начинают понимать, что произошло, постепенно – не все сразу. Их охи, ахи и вздохи отходят даже не на второй план – на десятый. Герман встаёт с кровати и спрашивает у толпы, показывая на меня:

– Кто подпишет документы, чтобы они могли начать?

Вперёд выходит заплаканная мадам, с которой я разговаривал и которая подписывала один из договоров. Она за всё это время не производила никакого шума и теперь выглядит печальнее всех – похоже, что из всех этих номинальных родственников одна она искренне переживает. Она так же молча, без вопросов, берёт протянутые бумаги и дрожащей рукой расписывается, затем вновь делает шаг назад и смотрит стеклянными мокрыми глазами на покойного. Герман, сдвинув брови сильнее обычного, с подозрением поглядывает на неё.

– Вы же все юридические документы оформили, да? Нам не о чем волноваться?

Женщина дважды нервно кивает. Герман, сощурив глаза, говорит:

– Надеюсь.

Затем они с помощником отходят в сторону коридора, оттуда Герман кричит нам:

– Удачи, ребят.

Но я уже не слышу, как они уходят, мне становится не до них. Наконец-то наступает время работы, время того, ради чего мы сюда ехали и за что мы получаем свою зарплату. И, самое главное, это то, от чего лично я кайфую, как маньяк. Я указываю Эдику на наши пластиковые контейнеры, которые он поставил возле кровати.

– Краниоцеребральная гипотермия, Эд.

Я нагибаюсь ближе к вене пациента и понимаю, что мой коллега ничего не делает. Я поднимаю на него глаза – он стоит и хлопает своими. Я уточняю:

– Эд, гипотермические пакеты.

Он чуть шевелится, дёргается в сторону, но всё равно остаётся не намного более подвижным, чем наш мёртвый пациент. Я повышаю голос:

– Эд, твою мать, пакеты со льдом. Покрывай ими голову. Быстро!

Эд с испуганным видом открывает один ящик, голыми руками (забыл про перчатки впопыхах, но да ладно) хватает пакеты и покрывает ими голову и шею старика. Я колю тому гепарин, потом беру заранее заготовленный шприц с фибринолизином и также ввожу в вену покойного. Потом ещё несколько инъекций с нейропротектором, антиоксидантом, антигипоксантом и комплексоном. За минуту вена пациента становится как решето. Когда я заканчиваю с инъекциями, я поворачиваюсь к своему разудалому коллеге – он так и смотрит на меня своими вытаращенными девичьими глазами.

– Эдик, пакеты со льдом в подмышки и в пах.

Пока Эд послушно кладёт пакеты на труп, я не упускаю возможности напомнить ему терминологию, а потом он снова выпрямляется и глазеет на меня, как дурачок. Его страх перед обстоятельствами и полевыми условиями настолько большой, что он начисто забывает всю известную после университета информацию, по крайней мере, так я объясняю себе его ступоры.

Я беру свой походный набор, кидаю на носилки в ноги покойному и берусь за ручки.

– Бери с той стороны, – указываю я Эду, надеясь, что хоть сейчас он сообразит, что делать, и – о чудо! – он тотчас хватается за ручки. Мы поднимаем тело и принимаемся выносить носилки из квартиры. Из прихожей я кричу бесполезному сообществу скорбящих в комнате:

– Принесите наши контейнеры к нам в машину. Будьте любезны, – добавляю я из вежливости.

Женщина, та, что была в курсе того, кто мы и что делаем, поднимает оба уже опустевших контейнера и семенит за нами, периодически всхлипывая. Остальные продолжают недовольно бурчать, как пузыри в кастрюле, но мне до этого по-прежнему совершенно нет дела. Я доволен тем, что первый этап работы мы сделали за пару минут, и предвкушаю несколько интереснейших часов дальнейшей скрупулёзной работы.

Мы выходим на улицу на холод, и, пока разворачиваемся к машине, Эдик поскальзывается и едва не роняет носилки, но, к счастью, в последний момент удерживается на ногах. Я ничего ему не говорю, чтобы не быть как кусок говна, который воняет об очевидных вещах, то, что Эдик сегодня тормоз, он и сам понимает, я вижу это по его глазам. Так что мы грузим покойника, берём у женщины своё барахло, вежливо прощаемся с ней. Эд садится за руль, а я захожу в автобус через задние двери и сажусь возле тела. Наша колымага с фырчанием трогается с места, обдав женщину и близлежащие сугробы чёрными выхлопными газами. Я смотрю в заднее окно и вижу, как она стоит, с мокрым и грязным лицом, как шахтёр после смены.

– Некрасиво вышло.

Эдик снова сосредоточен на дороге и ничего не отвечает. Он со всей дури гонит вперёд, насколько позволяет гололёд.

– Эд, резких поворотов не делай. Не хочу из покойника сделать отбивную, – предупреждаю я.

Он ощутимо сбавляет скорость, едет спокойней.

– Мы разве не торопимся? – спрашивает он меня через плечо.

Я уже подключил умершего к системе искусственного кровообращения, установил аппарат над грудной клеткой.

– Поспешишь – НЛО рассмешишь, – сосредоточенно говорю я, включая аппарат, который тут же начинает шуметь и давить трупу на грудную клетку, издавая своего рода механические «вздохи»: пх-ффф, пх-ффф, пх-ффф…

– Не понял, – снова оборачивается Эдик. – Ты сказал НЛО? При чём тут НЛО?

Он вновь поворачивается к дороге и прибавляет скорость. Тут я думаю, кажется ли мне иногда, что он боится находиться со мной в одном помещении слишком долго, или это действительно так?

Пх-ффф, пх-ффф, пх-ффф.

– НЛО, – поясняю я, – неподвижно лежащий объект.

Эдик ничего больше не говорит, видать, задумался, ищет смысл в таком названии или ещё что. Я усмехаюсь, потому что смысла там никакого нет. Какое-то время мы едем молча, слышно только, как работает система искусственного кровообращения и котелок Эдика.

Пх-ффф, пх-ффф, пх-ффф.

От этого мерного звука меня тянет в сон, но колдобины на дорогах помогают бодриться, и я лишь думаю, что хорошо бы, чтобы кровеносная система старика была исправна, чтобы не вышло так, как с моим первым покойником. У того было нарушение, система артерий, так называемый виллизиев круг, была разомкнута, и в итоге я не всю кровь выкачал. Я тогда был не слишком уж опытен, а работать пришлось почти в одиночку, с небольшой помощью едва знакомых людей, вызванных специально для этого дела. Тем не менее никто из них не был крионистом, и сам я едва ли им был. Обнаружил я свой косяк уже слишком поздно, но никому не сказал. Теперь мой №1 – это просрочка, испорченные консервы в своём роде. Главное, что начальство не знает. Удалось воспользоваться тем, что в лаборатории несколько минут никого не было, а профессионалов не было вовсе, и скрыть следы своего косяка. Косяка, который не только может стоить мне тех денег, которых у меня нет и не будет, но и, что гораздо важнее, моего статуса профессионала в своём деле. Я не имею больше права на ошибку – весь лимит я исчерпал в тот раз. Теперь Мистер Просрочка вместе с остальными криопациентами болтается в жидком азоте головой вниз. И скорее всего, это его вечное положение.