Лори Лютер - Крионист

– Эльвира сказала, надо делать отчёт по вчерашнему криопациенту, – объясняет он.

Я плюхаюсь на диван.

– Отчёты эти, чёрт бы их побрал. Рано ещё отчёты делать, на окончательное хранение номер шесть уйдёт ещё только через неделю, когда температура достаточно опустится.

Эд поворачивается ко мне.

– Не богохульствуй! – серьёзно приказывает он. Затем добавляет намного тише: – Пожалуйста…

Я вопросительно смотрю на него. Меня даже немного радует то, что у него наконец-то прорезался голос. И всё же то, что он сказал, озадачивает меня.

– Ты серьёзно?

Он всё смотрит на меня, не менее удивлённо, чем, наверное, я на него.

– А что? – спрашивает он.

– Ты такой набожный? – задаю я прямой вопрос. – Никогда не слышал, чтобы кого-то смущало упоминание чёрта. Даже сейчас мне становится смешно оттого, что я просто говорю тебе это.

У меня действительно предательски расползается по лицу улыбка, потому что я только что нашёл у коллеги слабое место и лишний повод подтрунивать над ним в моменты скуки, а Эдик начинает смущаться, поэтому я всё же перевожу тему, отметя у себя в голове, что после работы мы вряд ли будем сидеть у меня дома за кружечкой пива – ему точно не понравятся мои картины. Как они вряд ли понравятся и кому-то ещё.

Вообще-то я всегда стараюсь держаться подальше от людей, повёрнутых на правилах, особенно на правилах, придуманных другой кучкой людей в глубокой древности. Я никогда искренне не мог понять, как можно нырнуть с головой в какую-то конфессию или группу, не понимал, зачем вообще людям это нужно? Объединяться на почве веры во что-то недоказуемое, а не на почве общего дела и какого-то осязаемого добра? И хоть я стараюсь не делать поспешных выводов об Эдике, всё же решаю повнимательнее смотреть за своим напарником, как бы он не выкинул в лаборатории чего-нибудь библейского. Этого всего уже планета много повидала.

Я встаю с дивана, потягиваюсь и подхожу к нему, чтобы заглянуть через его плечо в брошюрку.

– И как там, всё понятно? Разобрался?

Эдик чихает себе в ладонь, а затем перелистывает страницу мокрыми пальцами.

– Руку мыть не будешь? – в шутку спрашиваю я, но Эдик тут же встревоженно встаёт и идёт к раковине, заставив меня с недоумением смотреть, как он моет свои руки, а затем так тщательно их вытирает, будто пытается стереть с них кожу полотенцем.

Когда он возвращается, я сажусь рядом с ним и мы принимаемся ковыряться в бумагах, записывать все температурные режимы, проведённые с криопациентом манипуляции, задействованные вещества, и всё в таком духе. Меня раздражает, что Эльвира заставляет нас писать отчёт ещё до того, как замороженный завозится в криохранилище на окончательное хранение. Писать отчёт в середине работы, кто вообще так делает? К тому же у меня появляется ощущение, что, кроме Хантера, эти отчёты никто не читает. Только я успеваю о нём подумать, как он возникает в лаборатории, до усрачки деловой и серьёзный, гордый собой, как будто только что выебал мумию и та начала дышать. Хотя я вообще сомневался в наличии у него личной жизни, даже и с мумиями.

– Добрый день, – говорит он, подняв подбородок так, что кажется, что здоровается не с нами, а с лампой на потолке, и тут же лезет своим носом в наши бумаги. Эд пододвигает черновой отчёт к Хантеру. Тот проводит рукой по чёрным волосам и берёт листы. Какое-то время молча читает.

– Всё в порядке? – осторожно спрашивает Эд. Я тем временем встаю и подхожу к дивану – рядом на тумбочке стоит кофеварка, которую Хантер терпеть не может. Хреново, должно быть, живётся человеку, который может испытывать негативные чувства даже к мелкой бытовой технике. Я принимаюсь делать кофе, машина начинает неистово гудеть.

– Хм… тут ничего не сказано о криопротекторах, дополни, – говорит Хантер прописную истину, которую и говорить не стоило. Это ведь был черновик, чёрт возьми, где Эд только ещё писал о температурах.

Эд берёт листок и смотрит в него, размышляя. Кофемашина выключается, налив мне стаканчик дерьмового кофе. Хантер смотрит на меня с недовольством, даже с раздражением.

– Лука, сколько я должен говорить тебе, что кофемашине здесь не место. Она должна находиться в комнате отдыха или в хозяйственном помещении, на худой конец. Он смотрит на меня, искривив губы так, словно я ему нассал в односолодовый ирландский виски.

Я сочувственно качаю головой, помешивая сахар пластиковой палочкой.

– Да, абсолютно согласен, но, к сожалению, кофемашина сама себя в другую комнату не отнесёт.

Эд удивлённо смотрит на меня, а Хантер отворачивается, будто ничего не слышал. Он снова пялится в бумаги перед Эдом, всё так же прямо стоя перед столом. При этом он равнодушно говорит:

– Смотри, как бы ваша кофемашина вместе с вами на помойке ни оказалась.

У меня созревает несколько вариантов ответа на это высказывание, но пока я выбираю наиболее остроумный, Хантер, избегая моего взгляда, кидает бумаги на стол и выходит. Через стеклянную дверь я вижу, что он идёт прямиком к Эльвире, нашей начальнице. Я смотрю на Эда, он как-то взмок, его шея покрылась розовыми пятнами.

– Ты покраснел, хорошо себя чувствуешь?

Эд сглатывает.

– Как думаешь, Лука, это он серьёзно? Нас уволят? – Он поднимает на меня большие тёмные глаза. Я отмахиваюсь.

– Из-за кофемашины?

Эд ничего не отвечает, просто снова смотрит вниз на отчёты.

– Кажется, я себя неважно чувствую.

– Да? – Я внимательнее смотрю на него.

Эд молчит и лишь тяжело вздыхает ещё несколько часов подряд. Мне не очень комфортно работается всё это время, потому что Эд то и дело спрашивает меня, могут ли его уволить за то или за это. При этом он и сам вечно отвлекается, я слышу, как он замирает каждый раз, когда слышит стук каблуков Эльвиры в коридоре. Он из тех бедолаг, которым вечно кажется, что даже стул скрипит голосом начальника. Ко всему прочему к концу рабочего дня он начинает причитать, тыкая в какие-то цифры на диаграмме:

– Блин, ну почему у меня тут не получается?

– Не знаю, молитву почитай, – говорю я в шутку, но Эд явно неспособен её оценить. Вместо этого он приобретает ещё более озабоченный вид – я вновь наступил на его мозоль.

– Лука, в тебе совсем ничего святого нет?

– Эд, – я отвлекаюсь от работы, теперь мне не хочется шутить, ведь я уже понял, что такими шутками лишь наживу себе врага, хоть и такого беззубого, как Эдик, – с чего бы во мне должно быть что-то святое?

– А почему не должно быть? – по-детски интересуется Эд. И хотя причин много и все они до безобразия логичны, я озвучиваю одну из самых незначительных:

– Потому что не хочу чувствовать себя постоянно виноватым.

Я догадываюсь, что ответит Эд. Он выпрямляется на стуле и говорит: