Мария Гарзийо - Бокал сангрии и паэлья

Историю про ванну с лепестками роз на поверхности я слышу по крайней мере раз десятый. При первом прослушивании мне подумалось, что Вовик здорово придумал сэкономить на подарке. Прихватил на рынке вялые цветы. Распотрошил в воду, водрузил по краям по свечке и вот вам пожалуйста – романтики через край, жена на седьмом небе. Стоит, конечно, для большей точности присчитать пару латов на рижское шампанское. Но так или иначе выходит нерасточительно. На сей раз выслушивая восторженное бормотание осчастливленной таким малобюджетным образом подруги я задаюсь вопросом – а, может, я просто завидую? Ее вон всю прямо трясет от одного упоминания о своем ненаглядном Вовике. А я… А мне, как уже говорилось ранее, нужно все и сразу. А «все» подразумевает внешность, ум, материальное благосостояние, щедрость и дальше по бесконечно длинному списку. Короче, я максималистка. А нам, максималистам, нелегко приходится в этом несовершенном мире. Душевный полет Вероники обрывает звонок телефона. Хотя звонком это и не назовешь. Аппарат похмельным хриплым голосом канючит: «Бери трубку, жена, твой муж звонит!» И так сотню раз, пока медлительная жена, наконец, не добывает из недр сумки изнывающий Самсунг.

– Да, бусенька? – шелестит она в трубку, вызывая в моем организме очередной рвотный спазм.

Некоторые русские утверждают, что это тошнотное «бусенька» выходец из великого и могучего. Со всей ответственностью лингвиста заявляю – ничего подобного, не мог богатый русский язык зачать такого уродца. «Бусенька» произростает от латышского «buča» – «поцелуй». У меня когда-то был ухажер, который как-то обратился ко мне с на его взгляд должно быть ласковым «дай бусю». Мой желудок болезненно сжался, сдерживая мощный порыв опорожниться на столик, за которым мы сидели. А кулак зачесался от внутреннего позыва «дать», да покрепче, да прямо в глаз. Надо заметить, что это была последняя наша встреча.

– Ты приедешь за мной? Спасибо! Я со Светой в этом, как его…, – Вера поворачивается ко мне, беспомощно хлопая ресницами.

– «Оргазме», – подсказываю я. Она машинально повторяет в трубку.

Информация, судя по всему вызывает, у супруга бурную реакцию, и уже через секунду подруга грозит мне кулаком.

– В «Опиуме», – поправляю я, – Велика разница.

– Да, у МакДональдса, хорошо, буся, целую, – завершает разговор Вера.

– Что уже пора? – расстраиваюсь я, – Буся уже едет?

Едет он по обыкновению на автобусе. На автомобиль молодая семья еще не накопила. Он значится в списке предпоследним номером перед самолетом и виллой в Сан Тропэ. Однако, даже при отсутствии личного транспортного средства предупредительный Вовик считает своим долгом встретить жену и отвести домой на общественном.

– Через пол часа будет у МакДональдса, только сел на маршрутку, – сообщает Вера.

– Хорошо хоть успею допить свой мохито.

Через пятнадцать минут мы выходим из заведения, протискиваясь сквозь толпы потных иностранцев. На улице накрапывает мелкий дождишка, напоминая прохожим, что «скоро осень, за окнами август». Осень ничего положительного по определению в себе нести не может. Ее начало на веки вечные отравлено всякими школьными линейками и университетскими сборами. И пусть я уже несколько лет не впрягаюсь послушно в образовательную упряжку, и смена времен не влечет за собой перемены деятельности, сентябрь так или иначе навивает тоску. Я вздыхаю. Хотя чего мне печалиться? Это лето принесло мне эмбрион новых отношений, новую работу и сносный загар. Провожая его, я оставляю себе все эти завоевания. Последнее уже через месяц придется обновлять в солярии. А остальные два еще менее долговечны, хотя на данный момент, шагая по влажному тротуару, я об этом не догадываюсь.

– Apartamento, spaghetti, amore! – голосит курчавый итальянец, завидя наши обнаженные ноги.

Лишнее зачеркнуть. По всему выходит, что это спагетти. Или же макаронные изделия служат платой за аморе? Было бы мне сейчас 18, я, может, остановилась бы, чтобы внести ясность в поступившее предложение. Узнать, например, сколько комнат в апартаменто, с чем подаются спагетти и вечная ли обещается аморе или так перепих на скрипучем диване. Но мне не 18, а уже почти 25. И потому я точно знаю, что залетная птичка снимает хиленькую квартирку, макароны если и готовит, то плохо, а любовь лелеет к своей супруге, оставшейся в Риме с пятью ребятишками. Эх, я слишком много знаю. С годами из жизни уходит элемент загадки.

– Bella, bellissima, aspetta me! – надрывается разгаданный ребус. У МакДональдса толкутся желающие потравиться на ночь глядя. А вот и Вовик. В приталенной куртке из толстой грубой кожи какого-то слоносвина, потертой на локтях. Возможно, потертости появились еще при жизни животного. На голове неизменная кепка с логотипом фирмы, в которой он трудится. С наступлением холодов Вовик не снимает этот головной убор, а просто водружает сверху на него вязяную шапку. Я ни разу не видела его вообще без кепки, и у меня создалось впечатление, что она накрепко приросла к его черепушке.

– Ну, чего, девчонки, промыли нам косточки? – усмехается Вовик, облобызав свою жену.

Он всегда обращается ко мне как к парню со своего двора. Эта нарочитая фамильярность временами раздражает.

– Вам лично не успели. Порошек закончился, – язвлю я в ответ, – Так что поедете домой с грязными.

– А тебе палец в рот не клади! – продолжает сыпать идиомами он.

– Только попробуй, – морщусь я при мысли о реальном воплощении этого выражения, – Ладно, Вер, пока, созвонимся.

Маршрутное такси, подпрыгивая на ухабах, и травя пассажиров жуткими поп хитами, доставляет меня домой. Родители смотрят на диване какой-то современный фильмец, мама зевает на стрелялках, а папа утыкается в газету, завидев любовные разбирательства. Я разогреваю незамысловатый ужин. Когда первый кусочек печонки приближается к моему рту, мобильный вздрагивает на столе и, отчаянно вибрируя, направляется в мою сторону. Придется печени подождать.

– Котенок, это я!

«Котенок, это я, мышонок». Или «тигренок, это я слоненок». Или «бобренок, это я, крокодиленок». В зоопарке день открытых дверей.

– Костя, я же просила не называть меня котенком! – придирчиво морщится максималистка.

– А солнышком можно?

– Избито!

– Тогда бусенькой?

Он знает о моей лютой ненависти к этому лингвистическомы выкидышу и нарочно издевается. – Ладно, как поживаете, Светлана Сергеевна?

– Отлично, Константин Борисович.

– Денисович.

– Не важно.

– Еще как важно! Что ты сегодня делала, котенок?

Неискоренимо. Англичане говорят «what can’t be cured must be endured» – что нельзя вылечить, надо терпеть. Терпим. Я вкраце пересказываю свои занятия.

– Завтра я заеду за тобой в шесть, – обещает любитель животных.

Читать дальше