Валентина Нестерова - О любви моей расскажет вечность

Папский легат с упоением бездарного актёра читал постановление суда. Елей наслаждения и гнев возмущения непостижимо сливались в его голосе при перечислении улик, злодеяний, преступлений.

– Ложь! Ложь! Ложь! – сопровождал все обвинения высокий, похожий на скелет старик, выпрямленная гордая спина и нарастающая ярость голоса которого свидетельствовали: он ещё жив, и готов дать отпор срамословию.

– Принимая во внимание, что обвиняемые признали и подтвердили свою вину, – петушиным голосом продолжил итальянский прелат.

– Под пытками! – будто кто-то засвидетельствовал под сводом небес.

– Во имя Отца и Сына, суд постановляет приговорить их к пребыванию меж четырёх стен…

– Протестую! – с вершины лестницы прогремел голос Магистра.

– Я верю тебе, ты ни в чём не виноват! – закричала мать.

Старик обернулся.

– Боже, правый!

– Святой!

– Мученик!

Оторопела толпа.

Лучник направил на мать тупую сторону копья, но он опередил его, вытащил её, полуживую, из толпы. Будто какая-то сила помогала ему, люди расступались молча. И только монахи чёрными воронами каркали позади: на костёр их! На костёррр!

Старый граф Арман о приговоре уже был осведомлён. Церковная кара: пребывать меж четырёх стен, означала бессрочное заключение в цепях, на хлебе и воде.

– В сердце короля столько же милосердия, сколько в пустыне колодцев, – пошевелив седыми бровями, объяснил свою позицию старый граф. – Сначала Филиппа не приняли в члены ордена, потом в Тампле спасли ему жизнь, укрыв от народного гнева, то есть, дважды унизили его. Он захочет отомстить!

– Но ведь Магистр причислен к рангу царствующих особ, а, значит, неприкосновенен! – попыталась возразить ему мать. – И народ разделился…

– Жак взлетел выше Филиппа, – чуть ли не на макушку поднял брови граф. – А теперь спросите, почему король созвал Малый совет? Несомненно, чтоб надавать пощёчин народу! И Жаку. Спорим, его казнят!

– Одолжите мне стражника и экипаж! – не попросила, приказала мать.

И на весь день исчезла.

Явилась к вечеру сломленная, состарившаяся на сто лет. Рассказала о своей неугасимой любви к Магистру, о том, что он и есть его настоящий отец, и что во время его казни, они должны быть рядом.

И снова какая-то сила подхватила их, расчистила дорогу, пригнала к берегу лодочника, который перевёз их на Еврейский остров. Луг, где обычно паслись коровы и козы, избран был стать языческим капищем.

Костёр выше человеческого роста, чтобы Филипп без помех мог видеть муки бывшего друга и кума, сложили напротив королевской галереи. На вершине костра, привязанные к столбам, белели фигуры двух стариков, не согласившихся с церковным приговором, за что им на головы водрузили бумажные митры еретиков. Под ними суетились палачи в красных кафтанах с капюшонами на голове. Вокруг лучники держали в руках горящие факелы, мятущееся пламя которых, отражаясь в реке, обратилось в стаю золотых рыбок, явившихся посмотреть на человеческий обряд жестокосердия.

Ночь выдалась холодная, с реки дул ветер.

Ждать было невыносимо. И вдруг палач, подчиняясь тайному приказу, помахав в воздухе пучком горящей пакли, сунул её под хворост, сложенный у подножия костра.

Ветер, видимо, получил иную команду, и изменил направление.

Началась битва, которую людям не дано было понять.

Костёр не хотел разгораться.

– Магистр не виноват.

– Под пытками каждый себя оговорит.

– Бог не хочет его смерти.

– А король снова скупил зерно по дешёвке!

Чем дольше не занималось пламя, тем стремительнее развязывались у людей языки.

Подручные палача, кашляя от едкого дыма, ворошили сырые дрова длинными железными крючьями, но хвостатые саламандры мешали разгореться костру. И тогда лучники стали бросать в поленницу факелы. Ветер замер от удивления. Огонь затрепетал и взмыл кверху.

Раздались вероломные крики: как хворост бросали люди слова в костер.

– Смерть еретику!

– Смерть!

– Смерть!

– Любимый, – прошептала мать.

– Отец! – сквозь звериный вой толпы выкрикнул он.

Магистр услышал их, и сверху, сквозь пламя и дым возопил: будь проклят…

И дальше эхом прокатилось : я, предавший свою любовь и сына…

Но рев толпы заглушил последние слова.

Мать заплакала.

«Будь проклят!» – на всю жизнь отпечаталось в его голове.

Как и рассказ матери о своей грешной любви…

…Муж её воевал с соседом, когда на их землю явился отряд рыцарей, на границе с Испанией чистоту веры блюсти.

Ворота замка распахнулись, сверкнула молния, на белом коне, в белом плаще с алым крестом на груди появился Он. И всё смешалось. Небо упало на землю. Он нарушил клятву: любить только Бога. Она изменила мужу.

Любовь как пламя, может разгореться от искры случайного взгляда.

Они были счастливы целых семь дней, вернее, ночей.

Накануне возвращения мужа, отряд тамплиеров покинул их земли.

От кого родила сына, она поняла сразу, и всю свою нерастраченную любовь отдала ему.

Но Бог сурово карает за грех…

В ответ Александр невзлюбил Бога. Следить за людьми днём и ночью, читать их мысли – занятия, недостойные мужчины. А значит Бог – не мужчина, не рыцарь, не дворянин. И его слуги – священники и монахи – такие же. Передрались между собой. Христа употребляют как приправу к выгоде. Он своими глазами видел: в Авиньоне продавали распятие, на котором Христос одной рукой был прибит к кресту, а другой держал кошелёк, благословляя церковь на стяжательство…

«Только эта девушка сможет примирить меня с жизнью», – неожиданно подумал он и решил освободить Марию из рук Малахии и его помрачённого умом брата.

И вот… она хлопочет на кухне, сочиняя песню о том, каким весёлым и хмельным будет пиво. И воздух в округе, и небесные сферы вторят ей.

Наконец-то, гармония поселилась в их замке.

Но в его сердце – страх потерять её.

Он – воин. Привык убивать, разрушать.

Смерти не боится, призывал её не раз.

Но сейчас Мария носит под сердцем новую жизнь, его ребёнка.

И он постарается оградить их от всякого зла.

Так что репутация изгоя ему даже на руку.

Спасибо матушке! События на Еврейском острове так повлияли на неё, что она стала видеть следы проклятия во всём: дождило или стояла засуха, случался неурожай или не подходило тесто.

«Господь гневается на нас!» – с порога заявляла она гостям, и вскоре соседи перестали являться к ним на порог.

Его избегали. Он стал философом.

Но отвлеченные размышления больше не вдохновляли его.

Он полюбил говорить с Марией.

В разговоре, как и в любви, она была вольна…

– Звезды – хор, наша Земля поёт, и сердце тоже должно петь.

– А если возьмёт не ту ноту? – задал он иезуитский вопрос.