Дмитрий Ефремов - Полёт японского журавля. Я русский

– Вашему любимчику повезло, – спокойно произнёс начпрод, собираясь уходить. – Кстати, мы нашли виновных. К сожалению, простая бытовая разборка на фоне национальной вражды. Китайцы ненавидят японцев, а те, в свою очередь, китайцев. Замкнутый круг. Надеюсь, для вас это не новость. Полагаю, травма несерьёзная, и завтра снова в строй. Стране нужен план, а зэки должны работать, таков порядок. Мы все работаем на благо нашей великой страны, не так ли, милая Ядвига. Кстати, я по-прежнему, жду от вас ответа на моё предложение. Вы понимаете, о чем я? Или мне повторяться?

Её никогда не волновала осведомлённость Векшанского в том, что между ней и Идзима Синтаро существовала симпатия, а с этого дня она ощущала нечто большее. Её не влекло к молодому японцу, нет, но когда он появлялся в санчасти, у ней менялось настроение, тяжёлые мысли исчезали, и она ловила себя на том, что общение с этим необычным заключённым снимает с души тяжесть, она забывала, что вокруг людские беды и несчастья. Вместо боли и страдания от юноши всегда исходило тепло и доброта. Когда он приходил за помощью, и держал на весу травмированные руки, стойко снося жгучую боль от йода, и когда пробегал мимо с другими заключёнными, одаривая её своей неповторимой детской улыбкой, она всегда испытывала радость. В нём таилась безграничная щедрость, и в то же время деликатность, чувствовалось уважение к ней, которое ощущала она когда-то лишь со стороны мужа. Среди множества людей, окружавших её в лагере, Синтаро с первого дня показался ей непохожим ни на кого другого. Была память, конечно, об Андрее, был и дядя Тимофей, немногословный и таинственный лесной человек, любивший её как родную дочь. Были люди в лагере, которым она была всегда рада и готова помочь, и если бы не они, то жизнь за проволокой была бы для неё невыносимой. Но этот юноша притягивал чем-то иным. В нём чувствовалось особое отношение к ней как к женщине. Было что-то по-детски ласковое, и в то же время постоянное, что впитывается с молоком матери и не меняется ни при каких обстоятельствах. Он не был героем, но в его глазах она никогда не видела страха. Она незаметно привыкла к Синтаро, как и все называя его Мишей.

– Конечно, – согласилась она, оторвавшись от мыслей, и понимая, что пауза затянулась.

– Не понял, – растерялся Векшанский, стоя всё это время в проёме двери. – Что конечно?

– Мы все должны работать, не покладая рук, на благо нашей великой страны.

– Ах вот вы о чём. Не говорите чепухи, милочка. Вы ведь не русская, вы полька, судя по имени. А поляки всегда ненавидели всё, что связано с Россией.

Последняя фраза больно резанула Ядвигу. Она родилась в России, как и её родители, когда Польша была частью этой огромной империи, и прожила всю сознательную жизнь в Советском Союзе. Понимая русских людей, она была такой же, как они. Она любила Россию, но была и её родина, в её сердце, в памяти, где остались мать и отец.

… – Ну, так, я жду, дорогая моя Ядвига, и терпеливо надеюсь, – сказал на прощание Векшанский, закрывая за собой дверь.

Когда она вернулась к Синтаро, тот, приподнявшись на локти, смотрел в окно, наблюдая, как уходит начпрод.

– Это он, я знаю, – произнёс Синтаро. – Я знаю.

– Ты это о чём? Ты ложись, тебе нельзя напрягаться, Миша. Иначе в голову кровь пойдёт. Погоди, сейчас перевязку сделаю, вон снова кровь выступила.

– Это он.

– Что ты говоришь, Миша? Молчи! Молчи и никогда об этом не говори никому.

– Хорошо, буду молчать. Я всё понимаю. Но лучше, если бы они убили меня.

–Что ты такое говоришь! Миша! –Ядвига откровенно растерялась, уставившись на юношу своими огромными голубыми глазами. Ты в бреду, наверное. Тебя дома ждут, разве ты забыл? Мать, отец, твоя Йошико. Ты же сам мне рассказывал о ней. Я знаю, она дождётся тебя, а ты выдержишь, если не будешь делать глупых поступков.

– Теперь уже не дождётся, – отрешённо сказал Синтаро, и тут же спросил. – Это правда?

– Что правда? Я не понимаю тебя.

– Хиросима… Это правда, что её бомбили страшной бомбой?

– Откуда ты об этом узнал? –Ядвига растерянно села рядом с Синтаро и взяла его руку, сильно сжимая. –К сожалению это правда Миша. Это правда, – повторила Ядвига медленно отнимая руку.

На следующий день, когда Синтаро должен был снова идти в отряд, хотя повязка на голове всё ещё кровоточила, Ядвига снова осмотрела его. – Тебе нужно идти, но я буду просить, чтобы тебя оставили ещё на пару дней.

– Не надо, я здоров. Я хочу сказать тебе. Послушай. – Синтаро огляделся, и прислушиваясь к звукам за окном. Я ночью не спал. Думал о тебе, обо мне. О Йошико. Её давно нет, с тех пор как меня увезли на каторгу. Но я верил что вернусь. Это меня спасало от дурного поступка. Теперь я знаю, что судьба так спасала меня.

– Миша не надо, лучше не надо, – не скрывая волнения произнесла Ядвига.

– Так случилось, – тихо сказал Синтаро. – Он снова взял её кисть, тонкую, с холодными пальцами. – Что у вас говорят, когда нравится человек? Когда страшно говорить, но хочется открыть, то что внутри, в сердце.

– Что открыть? – Ядвига отдёрнула руку, а затем схватила его ладонь, почувствовав, как в теле поднимается жар. – Кохам. Люблю. В России говорят…

– Люблю, – перебил Синтаро, переплетая свои огрубелые пальцы с длинными и тонкими пальцами Ядвиги. – Мы похожи, мы с тобой одно. От разных деревьев листья, упавшие рядом.

– Ты так красиво сказал. Мне странно слышать такое от человека, который ещё год назад едва говорил по-русски. Как листья… Которые разметает ветер в разные стороны.

– Не говори так. У нас судьба одна. Ты как тёплое солнце. Недавно было не так, всё было не так. Я хотел бежать, хотел вернуться домой. Сейчас без тебя нет ничего.

Она прижалась к нему и стала целовать его лоб, щёки. Слёзы покатились, обжигая его лицо. – Мишенька, родимый мой. Что ты говоришь? Мне страшно. Посмотри вокруг, мы словно в аду. Погляди на меня, ведь я тебя старше, мне уже больше тридцати, а ты же совсем мальчик ещё. Ведь не будет нам счастья здесь. Не будет. Неужели ты не понимаешь?

– Счастье? Что это? Я не знаю что это.

– Молчи, не говори, не спрашивай, никто не знает, что это. Ты моё счастье, ты. Горе моё луковое.

– Что такое горе луковое?

– Глупый. От лука плачут, и я от тебя плачу.

Неожиданно дверь открылась, на пороге стоял Векшанский. – Я кажется не вовремя, – растерянно произнёс он, медленно входя в приёмную. – Может мне подождать за дверью, пока вы окончательно попрощаетесь.

Ядвига, покраснев от волнения прижалась к стене, отвернув взгляд. – Прощай Миша, – намеренно громко произнесла она едва ли не выталкивая его из прихожей. Синтаро молча кивнул и ушёл, унося в душе надежду, и в то же время тревогу.

Миновала ещё одна зима. Он по-прежнему работал в бригаде на пилораме. Голова быстро зажила, хотя последствия удара давали знать, особенно когда приходилось ворочать брёвна. Юрьян следил за тем, чтобы Синтаро не переусердствовал.