Татьяна Хрипун - Оbearнись

«Ну слава богу, вспомнили!», злорадно подумала я, наблюдая, как медик несет на руках из дальней яранги, а попросту брезентовой палатки, скрюченного мальчишку весом с новорожденного олененка. А то у меня уже начало складываться впечатление, что о нем забыли все, даже его мать. Он, робкий и бледный, долго сидел на бревне, укутанный в какое-то старое безразмерное тряпье. Взгляд глаз-семечек застыл где-то на уровне метра над землей. Если бы я не опровергала всю эту чушь, поклялась бы, что он общался с духами. Губы его, белесые и растрескавшиеся, едва шевелились, будто он силился что-то вымолвить, но не знал как. Наверное, от боли и температуры мальчик просто бредил.

– Определим его в больницу, – давал врач разъяснения матери. – Будет кому в Городе за ним присмотреть?

– Буди, буди, – кивала как болванчик маленькая сухая женщина неопределенного возраста, нестарая, но морщинистая, не знавшая крема и хорошего шампуня. – Ага, ага, я сисре позвоню, она пириглядит.

На этом врач посчитал работу с родственниками оконченной. Мальца положили на носилки, привязали ремнями, чтоб не выпал, и погрузили на пол вертолета прямо между коробками. Врач и фельдшер сели с одного борта на деревянную обитую дерматином лавку. Мне командир экипажа кивнул на место напротив.

– У прохода. И туалет недалеко, – ляпнула, прежде чем подумала. Впрочем, как в девяноста процентах случаев. Вечно мне приходится за себя краснеть, прокручивая в голове сказанную фразу, которая от этого кажется еще более нелепой. Аня, заткнись!

Мужик хмыкнул скорее из вежливости, проверяя при этом створки изнутри. Через минуту вертолет, взвыв мотором и разрезая пластилин туч лопастями, окунулся в северное немилосердное небо.

За жизнь я летала в вертушке всего несколько раз, и это было связано с работой. Всегда только с ней. Иногда вертолет убаюкивает, после длительной продуктивной работы, которую предстоит облечь в слова, предложения, газетные тексты. Ты удовлетворен, расслаблен, полудремлешь, если уже насмотрелся в иллюминатор, и ждешь скорого приземления.

Почему-то мне вспомнилась наша бывшая редакционная уборщица тетя Валя, как иногда, когда мозг цепляет слово за слово, одну ассоциацию за другую, можно начать думать о вещах, на первый взгляд друг с другом никак не связанных. Вот и эта мысль мне пришла как-то вдруг.

Тетя Валя запомнилась мне изощренной матерщиной и единственной установленной для себя проблемой: у астеничной тетки, как она сама выражалась, «росла кишка», то есть, все не худел живот, несмотря на то, что тряпкой она махала будь здоров – по целому дню. Как-то пришла она в мой кабинет и промежду разговорами о «кишке» поделилась радостью: впервые летит в отпуск. За пятьдесят шесть лет. То есть, тетя Валя… никогда не покидала Территорию. Ни-ког-да. Вот тут-то она и обмолвилась, а я, как обычно, положила в какую-то полочку на чердаке памяти: «Только за ягодой раз и летала на вертолете. А больше ни-ни».

Мы, когда я рассказала об этом старшей коллеге, еще посмеялись, что Валентина в Домодедово умом тронется, поняв, где всю жизнь провела. Тогда и в голову не пришло, потому что я еще не была знакома с романом Евгении Гинзбург «Крутой маршрут», а сейчас мелькнуло: как она, Евгения Семеновна, получила возможность слетать в первый отпуск после двадцати лет, вынужденно проведенных на Территории – в лагерях, а после с поражением в правах. Она так сочно описывала свои ощущения. Наверное, теть Валины были теми же. Мы даже заключили пари, что на радостях она не вернется, вкусив «материковской» жизни. Но лет через пять я ее случайно встретила на каком-то празднике в Городе.

М-да, к Территории прирастаешь. И никакими яблоками с ветки и помидорами вдвое дешевле не выманишь истинного северянина на пресловутый «материк», где все – халява и не жизнь, а малина. Наши родители и деды все здоровье и молодость отдали Территории, каждый день мечтая об этом призрачном собственном капитальном доме с гаражом и садом, и, однажды его обретя, не нашли такого желанного сытого южного счастья.

…Двигатель перешел с «ля» на «до» следующей октавы. Мне это показалось странным, потому что я имею хорошо развитый музыкальный слух и логическим мышлением не обделена: если раньше этого звука не было, то с чего бы ему взяться теперь? Нас тряхнуло, да так, что коробки полетели по салону, чудом не убив меня, так «удачно» сидящую прямо по их траектории. Врач, фельдшер и бортмеханик едва успели уберечь голову маленького пациента, которого уже дважды вырвало прямо на пол, от неизбежной встречи с деревянным ящиком. Но затишье было недолгим. Нас бросило вбок, и к высокому звуку прибавился иной: металлический, скрежещущий.

– Тяга, тяга! Рулевая отказала! – услышала сквозь весь этот адский шум. Почему-то я сразу поняла, что нам крышка.

Секундой позже, когда машина пошла на рискованный вираж, и счет разлетевшимся коробкам никто уже не вел, мужчины, сами державшиеся вертикально с трудом, все еще пытались уберечь ребенка от погибели под этими эверестами из грубо оструганных досок, воздвигать которые по технике безопасности рядом с больным наверняка было запрещено.

Какой-то ящик пролетел в паре миллиметров от моего лица, ударившись о задние створки. Они неожиданно распахнулись фактически у моих ног, и земля, зелено-бело-серая, завертелась где-то метрах в тридцати внизу. Создавалось ощущение, что мне снова семнадцать и в городском парке только открыли тошнотворную карусель под названием «Хип-хоп», после которой вырвало бы и космонавта.

Спиной меня швырнуло сначала на иллюминаторы, потом отбросило на место, где секундой ранее сидел фельдшер, который теперь цеплялся за груду всякого хлама в противоположной от своего предыдущего положения части вертолета. Все это больше смахивало на родео, где бравые тореадоры пытались удержаться на брыкающихся быках.

Я старалась ухватиться хоть за что-то, рюкзак тянул за собой, но смягчал каждый удар, что я получала при витках, которые нанизывал, как петли на спицу, наш винтокрылый убийца. Мне даже не было страшно: происходящее становилось похожим скорее на безбашенный аттракцион, на голливудское кино, чем на привычную жизнь, где все известно на месяцы, а то и годы вперед.

Я все еще пыталась за что-то держаться, но машина, выкинув очередной финт, неожиданно резко накренилась задней частью к земле, и я, холодея от ужаса, поняла, что сейчас вывалюсь из распахнутых и хлябающих от каждого движения створок.

«Уиу-уиу-уиу», пропел винт, с каждым оборотом крутясь все медленнее и обреченнее. Это я увидела уже в полете, как и чернеющее нутро вертолета где-то над собой, и собственные ноги, обутые в туристические ботинки, купленные накануне с бешеной скидкой, но маленькие на полразмера. Инстинктивно я еще пыталась уцепиться хоть за что-то, но ловила лишь воздух, ощущая ни с чем не сравнимое свободное падение. А потом наступила чернота. И тишина.