Татьяна Свичкарь - Двойные двери

Можно ли собственной дочке вместо отца, для которого она – свет в окошке – привести тоже отчима? И Лиде всё больше хотелось, чтобы эта история скорее кончилась, и кончилась так, чтобы о ней никто не узнал.

Когда Антон понял это – он в одночасье всё бросил, ночью сложил вещи, и на заре, раньше даже, чем вставали деревенские – уехал. Тут уж испугались и его собственные родители. Оказывается, не религия, а вот где было настоящее сумасшествие! Их сын пошёл на первое попавшееся место, на завод, работал там где-то в цеху, на тяжёлой работе… Родители понимали, что он просто мечется, ищёт возможность забыться от усталости… или надеется искупить свою вину?

Так или иначе, они вызвали папу Диму, который не раз уже бывал у них дома Очень земного, разумного и практичного папу Диму, который должен был посоветовать Антону, как жить дальше.

Папа Дима огорошил друга неожиданным советом, потому что сам Антон на подобное бы даже не замахнулся:

– Не смог быть врачом духовным – будь телесным, поступай в медицинский.

Антон оторопел. Во-первых, он уже всё забыл, что помнил со школьных времён. Биологию, химию… Во-вторых, учёба очень тяжёлая. В-третьих, он просто не поступит.

У папы Димы на всё находились ответы:

– Будет тебе, чем голову занять, а не смаковать душевные страдания. Учиться не тяжелее, чем за прессом стоять, особенно в ночную смену. Всё от тебя самого зависит – курсы, репетиторы и Бог в помощь!

И Антон таки поступил, но учёб и и вправду далась ему очень тяжело.

– Ты во время Великого Поста так не худел, – ужасалась мама, – Скоро мы тебе в подростковом отделе одежду покупать будем.

Не оставалось уже времени не только на любовные страдания и гитару, но и на самое необходимое – на еду и сон. Антон овладевал новой наукой – как научиться поддерживать себя ночью, если надо дочитать главу или дежурить в больнице. Когда подсесть на чай, почти чефир, а когда – упасть головой на стол и позволить себе кимарнуть минут двадцать.

Папа же Дима имел на него свои виды, и больше всего настаивал, чтобы Антон учился быть «самодостаточным».

– Я тебя к себе заберу, – сулил он, – Нечего тебе в здешних больничках, в бочке затычкой работать. Змеюшники тут все – я коллективы медицинские имею в виду. Раз у тебя блата нет, соки из тебя тут все выпьют, а потом… Или будешь пахать как зомби, на автопилоте, или не выдержишь и уйдёшь. А, ещё про третий путь забыл – ты и тут можешь на какую-нибудь смазливую медсестричку запасть. Нет, братец, ты давай учись так, чтобы человека мог вылечить от и до. У нас же люди страсть как не любят «в город» по больницам ездить. Кто победнее – у того всегда и дел по горло, и денег на лечение нет. Такой к тебе придёт, чтобы ты его от кашля избавил, да чтобы бок у него отпустило. А кто богатый – тому хочется, чтобы его обслужили с комфортом на дому, чтобы он с дивана не вставал. Капельницу поставить, а то и мелкую операцию сделать – и всё «не отходя от кассы». Такая у нас, брат, полевая хирургия.

– А почему ты считаешь, что я поеду к тебе?

– Подъёмные получишь и дом купишь. Или ты при родителях до старости обретаться будешь? Я ж помню, как ты ещё в семинарии хотел в село поехать, чтобы самому себе хозяином быть. Ну, так и будешь. У нас вон новую больничку поставили – из блоков, простенькая, но очень даже очень…. Ты там будешь, да фельдшер-акушерка, хорошая старая тётка, отвечаю. Проверки – редко. И школы – слава те, Господи, у нас в селе нет. Автобус детей в соседнюю деревню возит, там девятилетка. Так что никаких учительниц у нас не водится.

С тех пор Антон ни разу ещё не пожалел, что согласился и поехал к папе Диме. Не смотря на хлопотливый труд сельского врача – и ночью вставать приходилось, и вызывали его порой туда, куда добираться по непролазной грязи можно разве что на ходулях – он тут всё-таки отдыхал.

Отдыхал от долгих лет духовных поисков, от сгоревшей своей любви, от учёбы на износ. И ничего больше не хотел Антон, как прожить свой век здесь, в этом старинном купеческом доме с толстыми стенами, с жасмином под окном, с петушиным криком у соседей с самого раннего утра, когда ещё темно. Лечить тех, кто тут живёт, встречать закат – на своем крыльце, с чашкой молока и куском хлеба, читать книги, и всё-таки в глубине души знать, что Бог простит его и поведёт намеченным ему путём.

Сима просыпалась всегда на рассвете, в тот благословенный час, когда ты – наедине с миром. Когда омывает тебя птичий щебет, потаённая музыка, больше никто её в это время не слышит, она – вся для тебя. И можно ещё лежать и думать, о чём хочется, и только это время праздности и размышлений полагала Сима подлинной жизнью, всё остальное было – труд и заботы, усталость и долг, пока поздним вечером не упадёшь лицом в подушку.

Не увидев в своей каморке, как встало солнце, Сима всё же могла поприветствовать его. Оно само приходило к ней в гости. Вот солнечный луч скользнул сквозь маленькое окошко, находившееся в самом верху стены, и весёлым прямоугольником лёг на потолок. Этот солнечный зайчик продержится тут недолго, соскучится, заскользит влево, и исчезнет. Но сейчас он озарял и весил эту комнатку, бывший чулан. Веселил и Симу, как заглянувший к ней старый друг.

Сима жила в этом доме почти с рождения, и знала его, как отшельник – свой остров, как странник – свой корабль. Ей был ведом голос каждой ступеньки лестницы, трещины на стенах складывались для неё в узоры, а потому, как падал в окна свет, она точно могла сказать – который час.

Симу растила тут мама, которой сейчас уже не было на свете. А ту, в свою очередь растил её отец, Симин дедушка. Жить в этом доме и беречь этот дом – так им положено было по наследству. И заповедь эта передавалась от самого Казимирыча.

Конечно, дому нужны были мужские руки. Сима помнила – ещё когда был жив дедушка, у них была здесь квартира – три угловых окна на втором этаже. Две комнаты – в доме тогда сплошь была «коммуналка». А там, где у прежних хозяев был, верно, зал, сделали огромную кухню. Жильцов хватало, но как казалось Симе, только её дедушка – из всех жильцов один – посвящал всё время своё обиходу дома. Маленькая Сима могла проснуться под перестук молотка: дед чинил крылечко, а когда приходила пора завтракать, мама велела звать его с крыши – выйти на улицу и покричать: дед заделывал дыру, которую он приметил меж двух листов шифера.

Оглядываясь сейчас на эту простую жизнь, в которой день за днём было одно и то же, Сима думала – какое тогда было счастье! Она бегала в школу – тогда ещё в Рождествено была своя школа. И не было для Симы более важных дел, чем выводить ровно палочки, а потом писать в тетради первые слова, высунув от усердия кончик языка, стараться, чтобы – без помарок! А потом мама позовёт к столу, нальёт в тарелку горячего борща. И – никаких забот о хлебе насущном!