Александра Михневич - Пончик

Лес – такой густой, что зарядивший с утра по-осеннему нудный дождик, вымочивший их на лугу, – сюда, на лесную дорогу, сквозь сильные ветви с пышной листвой, долетал лишь отдельными каплями.

Они не торопились вернуться.

Ещё успеют переодеться в сухое.

И согреться горячим чаем с блинами на уютной веранде, внутри, как и весь дом, обшитой тёсом и покрытой прозрачным лаком – отчего и стены, и пол, и потолок получились с тёплым золотистым оттенком.

И так приятно греть пальцы о горячую чашку, сидя за деревянным столом.

И смотреть на дождь сквозь белый тюль на окне во всю стену, обрамлённом плотными тёмно-жёлтыми шторами…

В городе они будут смотреть сводки гидрометцентра, чтобы наутро одеться по погоде. А здесь – так здорово идти вот так, молча, босиком по сырой прохладной дороге, закатав штанины и накинув на голову капюшон старой отцовской штормовки, наспех надетой на летнюю майку.

Пахло влажной землёй, грибами, сырой пыльцой, мокрой корой, свежей холодной зеленью… И ещё чем-то таким, что – ни свет, ни заря – вытаскивает цивилизованных людей из тёплой постели. И заставляет бродить по лесу – вымокших, но ощущающих вкус к жизни.

В этот день с утра сияло солнце.

Ближайшие дни обещали быть жаркими – прощальный привет уходящего лета.

Выйдя за ворота небольшого дачного поселка, компания направилась налево, по просёлочной дороге вдоль реки.

Здесь тоже росли сосны, только совсем маленькие, зато пушистые.

– Это молодняк, – сказал папа, – на участке тоже посадил таких пять или шесть.

– А, это вот те квёлые былинки, что из земли торчат, – съехидничала она.

– Это одна пока медленно растёт, а остальные уже побольше, – объяснил отец. – А то грядки надоели. Фрукты-овощи проще на рынке или у бабулек покупать, чем всё лето ковыряться.

На дорогу из холодной росистой травы выползла погреться малюсенькая змейка, рядом вытянулась ещё одна.

Цапля! Вон, на том берегу!

На торчащей из воды коряге стояла серая цапля и вглядывалась в гладкую с тёмным тяжелым блеском воду.

А вода стремительно и в то же время неподвижно проносилась мимо.

Ещё одна цапля замерла поодаль, на одиноком бревне. И ещё одна голенастая птица вышагивала по бледному песку утреннего бережка, не спрятанного под нависающими над водой тёмно-зелёными ветвями.

И вон ещё цапля в небе.

Надо же, сколько их! Правда, все на том берегу.

Тот берег пологий, местами заболоченный, заросший высокой травой до самой воды. А на этой стороне, кроме ёжиков с кузнечиками, только аисты живут, на соседской крыше. И ещё на одной крыше, через два дома.

Она вспомнила про приплывавшую с той стороны молоденькую косулю.

– Да, и сейчас приплывает, изредка, – ответил отец. – По-видимому, здесь её приручили и подкармливают, охотники или из местных.

Они миновали спрятанную под деревом обшарпанную легковушку: на том берегу, за цаплями, ниже по течению, стояли в воде три рыбака. Все в здоровенных рыбацких сапогах, на расстоянии друг от друга. Такие же бесшумные и неподвижные, как их лежащие на струганных рогульках удочки.

Пончик и Байкал ускакали вниз по песку обрывистого склона – побегать по кромке воды. Следом за ними исчезла мама: на этом берегу, внизу, тоже сидел рыбак, местный дед из деревни. Мама вынырнула на дорогу вместе с собаками, делая им на ходу внушение громким свистящим шёпотом, что мешать рыбакам нехорошо.

Собаки внимательно выслушали, покрутили ушами и умчались поднимать из травы стайки диких уток.

Дальше дорога раздваивалась.

Они пошли по левой половине, уводившей от реки.

– Видишь за развилкой три дерева? Большие такие. Это старинные дубы.

Никто не знает, сколько им лет. Может, они ещё Наполеона видели. А, может, и ещё старше. В Беловежской Пуще – знаешь, да? – полно дубов по пятьсот-шестьсот лет!.. Когда обратно пойдём, можешь посмотреть, – сказал ей отец. – Там кое-что есть.

– А что там такое? – спросила она.

– Дупло!

– Дупло?..

– Да. И неизвестно, кто его проделал. Оно обращено к реке – то есть, скрыто от дороги, от посторонних глаз, – подначивал её папа.

– И что, там водятся лешие? – усмехнулась она.

– И лешие тоже, – ответил папа, нагнетая торжественную загадочность. – Старые дупла обычно скрывают старые тайны! Как у Честертона в том рассказе…

А ты там в своём Петербурге хоть что-нибудь читаешь? – с тревогой и надеждой спросил отец.

– Читаю, читаю. Честертона – последний раз, кажется, году в позапрошлом. Но только рассказа про дупло я у него не помню. Хотя – у меня разные подробности быстро из головы выветриваются, – честно призналась она.

– Можешь взять, тут есть в журнале.

Несколько минут они шли молча. Она не вытерпела:

– А что в том дупле?

– А вот потом узнаешь, – папа загадочно усмехнулся.

Ну, ладно, потом – так потом.

Они замолчали.

Она думала о том, что даже если папа просто её разыгрывает – всё равно, хорошо вот так идти.

Но, наверное, в этом дупле точно что-то есть.

Может, свили гнездо редкие птицы.

Или толстые ветви необычно переплелись.

Или, например, лишайник причудливо разросся, отчего и вправду похож на лешего…

А вдруг там, в огромном дупле необъятного старого дерева, тускло мерцают из темноты старинные чеканные монеты червонного золота! И дожидаются их, заботливо уложенные в кувшин – и непременно с ручками, чтоб нести удобней…

Или там живёт говорящий ворон.

Или тысячелетний друид…

Они уходили всё дальше и дальше.

В ней росло ощущение нереальности происходящего.

Дороги уже давно не было.

Их босые ноги ступали по пышной ковровой дорожке из травы – и какой травы! Ярко-изумрудная, нежная, шелковистая. И в то же время упругая, пружинистая, как матрас, оттого, что все травинки как-то эдак закручены и сплетены.

Идти по этому гибриду ковра и матраса одно удовольствие. Интересно, и что это за трава?

Ух, ты, а вот другой ковёр: она прошлась и по нему, для разнообразия: трава не такая яркая, но упругая и ещё более пушистая.

Ей казалось, что она забрела в какую-то сказку, нечаянно наткнулась на дивную поляну с волшебным пейзажем.

Она смотрела во все глаза.

Благоухают высоченные цветы. Молоденькие деревца тоненько звенят листочками. Травы всевозможных оттенков зелени…

Так ведь это действительно только зелёный цвет. И кое-что из жёлтого.

Зато здесь собрана, кажется, вся палитра зелёного, все нюансы и полутона, какие только бывают на свете. Изумруд травы, малахитовая с прожилками листва, тёмно-белёсые подушки мха, оливковые стебельки, фисташковые травянистые кустики, бирюзовая причудливо-резная трава, на ощупь плотная, словно кожаная.

И опять трава – в толстых пучках салатовых оттенков.