Артур Аршакуни - Мой Эдем. Стихи и проза последних лет

Нюшка приподнялась в постели на локтях, и в этот момент в сенях протяжно заскрипела входная дверь.

Нюшка застыла без движения. Воры, подумала она, цыгане. Да нет, за цыганеми такого не бывает: у своих по соседству они не промышляют.

Мучительно долго ничего не происходило, а потом горницу стало заполнять невыносимое зловоние, как будто в дом внесли издохшую две недели назад свинью. Когда вонь стала страшной, сквозь дверь из горницы в сени стало просачиваться нечто бесплотное, вроде болотного, грязно-зеленого, слабо мерцающего дыма. Действия его были основательны и неторопливы: из зеленого мерцания вытягивались во все стороны тонкие щупальца, которые тут же пропадали, а рядом вырастали новые, и зеленое клубящееся нечто с каким-то чмоканьем, бульканьем и чавканьем вспухало еще больше, постепенно заполняя горницу.

И Нюшка своим маленьким пониманием рано повзрослевшего ребенка поняла: это не Зло, противоположность Добра, потому что и то, и другое есть всего-навсего отношение человеков к происходящему. Сейчас же перед ней была безликая и бездушная противоположность Блага – великое Худо , как олицетворение всех последних несчастий в доме.

И тогда она завизжала. Не так, как пару раз до этого, сдерживая себя из чувства жалости к окружающим. Она просто открыла шлюзы переполняющего ее страха пополам с гневом и без остатка отдалась привольному течению собственного визга.

Одновременно с ней яростно залаял из-под бабУлиной кровати Облай. Лаял он смешно и странно: при каждом взлае на высокой визгливой ноте храбро выскакивал из-под кровати на шаг, а потом с нисходящим басовитым воем уползал обратно под кровать.

Потом к ним присоединился вой Степена Митрофановича, напоминающий нисходящий звук пикирующего на цель бомбардировщика. Сначала он выл под бабУлиным одеялом, а потом – Нюшка догадалась по звуку – выскочил из-под одеяла на кровать.

И кричал вместе с ними что-то невразумительное дедУля, отвернув к потолку лицо со слезящиеся глаза и раззявив беззубый рот с розовыми катышками десен. Нюшка ясно представила это в темноте, потому что дедУля не раз хохотал, вот так же запрокинув к потолку голову и разинув рот.

И даже бабУля, в молодости комсомолка и активистка борьбы с поповщиной, бормотала что-то засевшее у нее в памяти, что-то вроде «иже еси» и «даждь нам днесь».

И в довершение всего в отдалении бабахнул ружейный выстрел.

И великое это Худо замерло на мгновение, а потом стало втягивать в себя ложноножки и втягиваться обратно в щели двери. Звякнуло ведро в сенях, проскрипела входная дверь, и наступила тишина, как будто ничего и не было.

Нюшка на негнущихся ногах прошла к выключателю и зажгла плафон. Потом схватила хлебный нож с кухонного стола и прошла в сени, вернулась, вернула нож на место и вернулась в сени. Слышно было, как звякнул в ее руке поднятый с пола топор и скрипнула дверь, когда она вышла во двор.

Во дворе занимался тусклый январский рассвет. Мороз стиснул ее со всех сторон. Она огляделась. Так же валялась раздвоенная калабаха, так же высились у столбов сугробы.

Нюшка с остервенением всадила топор в калабаху раз, другой, третий. Топор увяз в древесине. Нюшка выпрямилась. Что-то щемило внутри, но она запретила себе плакать.

А потом сзади нее заскрипел снег под чьими-то тяжелыми шагами. Нюшка обернулась. Громадная черная фигура надвигалась на нее, вырастая с каждым шагом и заполняя все небо.

Фигура остановилась перед ней.

– Нюшка, – сказала она, – у вас все в порядке?

Это был дядя Витёк, одетый в теплый косматый малахай, в каком ходят зимой охотники или рыбаки на налима в ночную рыбалку.

У нее не было сил отвечать. Язык словно примерз к гортани.

Дядя Витёк сел перед ней на корточки.

– Ну, что ты, девушка – сказал он. – Совсем худо?

И тогда Нюшка бросилась в меховые складки его малахая и, борясь с душившими ее слезами, выпалила ему все. Ее словно прорвало. Так долго без остановки она не говорила никогда.

Дядя Витёк отодвинул ее от себя и поднялся.

– Так, – сказал он. – Ты, Нюшка, жди, я сейчас. Поняла? Я сейчас, туда и обратно. Поняла?

И он быстро пошел, почти побежал со двора.

Нюшка вернулась в дом. ДедУля все так же сидел на сказке, держа бабУлю за руку. Степан Мирофанович высунул из-под одеяла ухо и один глаз. И только Облай не бросился, как обычно, ей навстречу со звонким лаем, а выполз из-под кровати, попытался подойди к Нюшке, но рапы его подогнулись, и он завалился на бок.

– Облаюшка! – испугалась Нюшка.

Облай попытался ползти в кухонный угол, где у него стояла миска с водой. Нюшка пошла за миской. Вода в ней покрылась тонкой ажурной паутинкой льда с белыми прожилками. Нюшка раздавила пальцами лед и поставила миску перед Облаем.

– Пей, Облаюшка, пей, – сказала Нюшка. – Хороший Облай, самый лучший в мире.

Облай постучал хвостом по полу в знак того, что слышит Нюшку и одобряет ее слова. Она погладила его. Храбрый бесстрашный пес был холоден, как лед в миске водой. Нюшка взяла его на колени. В холодном собачьем тельце отчаянно колотилась сердце, как у зажатого в кулаке воробья. Нюшка положила Облая в свою постель и решительно двинулась к Степану Митрофановичу.

– Друг ты или не друг? – сказала она ему строго. – Ну, и помоги ему, раз друг.

Она обложила маленького Облая гигантским Степаном Митрофановичем, как тюфяком. Кот не противился. Наоборот, он завел свою негромкую умиротворяющую песню, а Облай положил ему голову на задние лапы и вздохнул.

Долго что-то. Нет, не придет. Нюшка представила, как рослая и дородная тетя Ангелина, жена дяди Витька, недовольная, гремит у себя на кухне сковородками.

– Связался с нищебродами! – говорит она. – Если тебе я не нужна, о сыне хотя бы подумай!

А потом представила, как сын дяди Витька, Васёк, подбегает к отцу и хватает его за колени.

– Папа, папа! – плачет он. – Не ходи туда!

Нюшка оставила кота и собаку и снова вышла во двор.

Нет, ждать уже нет смысла. Совсем рассвело и тропа просматривалась до бывшего картофельного поля.

Она подошла к калабахе и, закусив губу, стала выдергивать из нее застрявший топор.

А потом она услышала скрип колес. Потом еще, ближе.

На тропе показалась нестрашная уже фигура дяди Витька. Дядя Витёк толкал здоровенную алюминиевую тачку, дотолкал ее до Нюшки и остановился, утирая пот с лица.

– Ну, девка! – прохрипел он. – Загадала ты задачку! Держи!

И он вручил ей пакет с чем-то тяжелым. Она быстро вбежала в дом, с грохотом положила пакет на кухонный стол и вернулась обратно.

Потому что в тачке было кое-что намного более интересное. На самом верху лежали сухие сосновые чурочки и кусок бересты для растопки. А вся тачка было полна угля – крупного, просеянного, с два ее Нюшкиных кулачка.