Артур Аршакуни - Мой Эдем. Стихи и проза последних лет

Диспозиция по второму этажу.

Строго говоря, это был не второй этаж, а хорошо утепленный чердак, или мансарда. Сын Андрей, закончив ремонт, с гордостью говорил приятелям, что зимой наверху можно зажечь свечу, и тепла от нее хватит, чтобы нормально жить.

Мансарда эта в плане представляла собой крест, с окнами на всех концах креста, с короткой и толстой и длинной и узкой поперечинами. В узкой поперечине у окна была лестница, откуда за дверью был коридор, ведущий через широкую поперечину, с помещениями по обе стороны. Справа, куда выходил дымоход от печки, находилась спальня с двумя кроватями, двумя шкафами и детской кроваткой в углу. ДедУля в свое время спустил ее вниз, и в ней спала Нюшка, пока не выросла. Тогда ее вернули на место, а дедУля смастерил Нюшке новую кровать, нынешнюю. Здесь вообще все вещи стояли на своих местах: ночник у изголовья папиной постели, туалетный столик с зеркалом у маминой. С одной стороны комнаты был побеленный дымоход, проходящий через крышу наверх, с другой, маминой, стоял обогреватель.

Слева по коридору были три комнатенки: что-то наподобие уборной, с отхожим ведром и дачным умывальником, которым никто, кроме мамы, не пользовался. Это справа от окна. Слева от окна была маленькая комнатенка с книжным шкафом и полками, уставленными книгами: Пушкин-Лермонтов, Маяковский-Есенин, ну, и так далее. Было несколько детективов в ярких обложках. Здесь было темно, потому что мама говорила, что книги выцветают и желтеют на солнце. Так объясняла Нюшке бабУля, потому что сама Нюшка ничего этого не помнила.

А центральная дверь слева по коридору вела в комнату, которая считалась кабинетом для того из родителей, кому надо было уединиться, чтобы поработать. Там стоял стол с ноутбуком и простеньким принтером. Поскольку папе, кроме служебных записок и рапортов, ничего писать не приходилось, кабинет в основном использовала мама для своих анкет и читательских карточек.

Коридор вел в отдельную комнату прямо, на конце короткой крестовины, которая предназначалась Нюшке, когда она подрастет. А пока папа использовал ее как склад для самых ценных инструментов: электролобзика, электрорубанка, шуруповерта, дрели и прочего. Сейчас-то почти ничего из этого не осталась, но комната – вот она.

Была еще одна вещь, которая не стала экспонатом в этом музее – мобильный телефон. Был у папы второй мобильник, запасной, который он, уезжая, со смехом отдал отцу:

– Следи за ним – вдруг да позвоню. Твой-то старый, батя, давно сменить пора. Вот вернусь, и забирай этот. Сим-карту поменяю, и пользуйся.

ДедУля держал с тех пор телефон постоянно при себе, заряжал, вносил плату за него. Свой старенький забросил, а этот берег, следил за ним, подолгу крутил в руках, рассматривая. Хотя, подумать, что здесь такого? Был человек, сейчас его нет, а вещь его осталась. Зачем из этого устраивать проблему?

В общем, не любила Нюшка из-за этого второй этаж. Не то чтобы не любила, а оставалась равнодушной к родительской мебели, одежде, вещам. Родителей она не помнила вовсе, всю жизнь с ней были бабУля с дедУлей, а папа с мамой были такими же плавающими в тумане понятиями, как родина, или гуманизм, или прогресс.

Хотя ко второму этажу это не имеет отношения.

Нюшка пошла вниз. Облай следом. Он тоже не любил бывать наверху. Людей здесь нет, котов тоже. Гонять под кроватями катышки пыли – щенячья радость, недостойная взрослого и солидного пса.

В горнице было по-прежнему жарко. БабУля забралась на лежак и сейчас млела на горячих кирпичах, грея старые кости. Степан Митрофанович всячески мешал ей, распластавшись от стенки до края и раскинув в стороны лапы и хвост. Сдвинуть его с места можно было только через смертоубийство.

ДедУля сидел за столом, выскребая из тарелки остатки картошки с мясом, потом облизал ложку. Покосился на телефон рядом на столе у окна.

– Нюшка, ты одна не поела. Заполдень! Садись, поешь сейчас же!

– Потом.

– Потом будет компот, – сострил дедУля. – Картошка с мясом – ух, вкуснотишша!

– А вот компота я попью, – решила Нюшка и подошла к холодильнику, достала кастрюлю с компотом и половником налила себе желто-коричневой жидкости в кружку. Компот оказался вкусным – не приторным, а с легкой кислинкой, как хорошо замаскированная шутка в разговоре.

– Завтра же с Витьком рассчитаться надо, – сказала бабУля.

– Это всенепременно, – отозвался дедУля.

БабУля убрала конверт в верхний ящик комода.

– Картоха удивительная, – рассуждал тем временем дедУля. – Сама белая – вон очистки в ведре, а мясо желтое. Кубинская, поди.

– С них станется, – поддакнула бабУля, и непонятно было, осуждает она «их» или восхищается.

– Улька, а знаешь, почему у кубинской картохи мясо желтое? – невзначай спросил дедУля.

– И-и, слушать даже не хочу, – отмахнулась бабУля. – У тебя одни глупости в голове.

– Ульк, я серьезно, – сказал дедУля и подмигнул Нюшке. – На Кубе один песок, удобрений в земле не хватат. И жарко – у-у! В январе ночью, как у нас в июле днем! А кубинским девкам тоже потискаться хочется.

– Ульян!

– Да подожди ты, я не про девок. Вот, значит, идут они ночью с парнями гулять. Жара, духота. Ну, парни потискают девок, а потом отойдут в сторонку и на картоху сцут.

– Ульян Захарович! – повысила голос бабУля. – Что ж ты при девке-то, а?

ДедУля состроил невинное лицо.

– А что, девки иначе устроены? – спросил он. – Не сцут?

– Она ж еще ребенок!

– Понял, – согласился дедУля. – Писают лимонадом и какают шоколадом.

– Тьфу! – бабУля заворочалась на горячих кирпичах.

Нюшка слушала вполуха. Ей было покойно. Давняя примета: если дедУля с бабУлей ругаются, значит, все живы и здоровы и все хорошо.

Толстая свинцовая оболочка, накрывающая ее с головой, медленно сползала с нее.

– Слышьте, девчонки, – вдруг сказал дедУля каким-то чужим, незнакомым голосом, – а кто это к нам приходил?

– Ты что, Михал Михалыча не знаешь? – удивилась бабУля. – Андреев начальник.

– Да я не о том, – отмахнулся дедУля. – Ночью-то? Али забыли?

– Ничего я не скажу, – отрезала бабУля. – Режь меня, а слова не услышишь.

Она хлопнула себя по губам и для верности прикрыла ее сверху второй ладонью.

– Ты-то как считаешь? – спросила Нюшка.

Она злилась на себя, потому что вспоминать ночную историю ей было страшно.

ДедУля помолчал.

– Смерть это была, вот так, – потом сказал он и оживился. – Не видали, что ль? Высокая, в дверь не войти, в саване, как полагается, с косой. Коса за дверную коробку зацепилась, ух, страсть!

– Что ты сочиняешь, дедУля? – возмутилась Нюшка. – Саван, коса… Повторяешь старческие бредни.

От такого наглого дедУлиного вранья ей уже не было так страшно.