Артур Аршакуни - Мой Эдем. Стихи и проза последних лет

– Ведро есть под уголь? – спросил дядя Витёк и с грохотом высыпал тачку за углом под навесом, где была мастерская дедУли. – Отсюда брать будешь. Растопить-то сама сможешь?

Он снова вытер потное лицо.

– Пст! – сказала презрительно Нюшка и побежала с растопкой в дом. Она боялась остановиться, потому что ноги могли отказать ей – впервые за недолгую ее жизнь.

ДедУля стоял у кухонного стола, рассматривая вынутые из пакета лимон, пачку чая, шмат сала, пяток картофелин и кусок мяса с косточкой, так что хватило бы и на суп, и на второе, и Облаю со Степаном Митрофановичем досталось бы.

– ДедУля, ничего не трогай! – крикнула Нюшка, чиркая спичкой. – Я все сделаю!

Береста занялась, а за нею затрещали сосновые чурки. Нюшка снова вышла во двор с ведром.

Дядя Витёк что-то говорил по мобильнику. Закончив разговор, он повернулся к Нюшке.

– Звонил знакомому поставщику – сказал он. – Парень надежный, обещал в течение часа привезти. Вам до весны три тонны хватит?

Нюшка с трудом поняла, что дядя Витёк говорит об угле. Три тонны. – это сколько?

– Да, – сказала она. – Да, конечно, хватит.

– И мы подгребем, – сказал дядя Витёк. – Не боись, деваха!

– Я не боюсь, – вырвалось у Нюшки.

Дядя Витёк посмотрел на нее сверху вниз. И тут Нюшка не выдержала.

– Дядя Витёк, – сказала она. – Ты бог? Или ты из сказки?

Дядя Витёк опять присел перед ней на корточки.

– Нет, сказал он серьезно. – Я не бог. И не из сказки. А вот у тебя, Анна Андреевна, сердце огромное, хоть ты сама еще под стол пешком ходишь.

– Я не хожу, – сказала Нюшка. – Я выросла.

– Ух ты, – сказал дядя Витёк и потрепал ее по щеке.

А потом поднялся.

– Ладно, – сказал он. – Жди машину.

Он ушел.

Нюшка вернулась в дом, подбросила уголька в печку. Печь гудела, как идущий на взлет истребитель. Печка жарила вовсю, хотя еще темнели противные пятна сырости по углам.

ДедУля сварганил чаю с лимоном, порезал сало. Всем досталось, даже Степану Митрофановичу с Облаем. Облай уже лежал на привычном месте под кроватью, хотя и не лаял.

БабУля маленькими птичьими глотками отпивала чай с лимоном.

Нюшка с удовлетворением отметила, что саяна рядом с ней уже нет.

Сало каждый ел по-своему. ДедУля откусывал от сала маленький кусочек, как раз по зубам, и жевал его, пока жевалось. Потом, когда сало истаивало во рту, на лице его появлялось выражение изумления пополам с детской обидой. БабУля облизывала кусочек сала и обсасывала, как эскимо, со всех сторон, не теряя головы и с чувством собственного достоинства. Степан Митрофанович положил кусочек перед собой между лап и разглядывал его, склоняя голову то влево, то вправо, как художник, примеряющийся к обнаженной натурщице. Время от времени он обнюхивал кусочек, чтобы убедиться, что сало никуда не делось, и продолжал эстетствовать. Облай же поступил проще всех: он мгновенно проглотил причитающийся ему кусочек и теперь глядел на всех черными маслинами глаз и стучал хвостом по полу, словно говоря: «Ребята, без обиды. Бог дал, я съел». Чувствовал он себя превосходно и, судя по всему, продолжал неколебимо верить в своего собачьего бога.

В шубейке находиться в доме становилось по-настоящему жарко. ДедУля предложил Нюшке сала, она отказалась, пощупала мясо на кухонном столе: пусть себе размораживается. Этот день, начавшийся таким чудесным образом, еще продолжался.

Степан Митрофанович поднял голову. Следом тявкнул Облай, а потом и Нюшка услышала звук мотора грузовика. Она выскочила из дома в тот момент, когда «КамАз» задом, приминая сугробы, подъехал к столбам ограды. За ним показалась уже привычная и совсем нестрашная фигура дяди Витька. Дядя Витёк махнул рукой, грузовик остановился. Только сейчас Нюшка заметила за грузовиком группу людей. Здесь были Писатель и дядя Автандил, пара цыган из соседнего дома, а также тетя Ангелина, жена дяди Витька, с сумками на руках. Отсутствовали только дядя Олег, обладатель неисправного «Мерседеса» – жена объяснила, что гриппует – неприметный дачник из города (он приезжал только на лето) и алкаш из первого дома по переулку – ну, с ним все ясно.

Нюшка провела тетю Ангелину в дом, где та, сняв куртку и платок с головы, сразу стала хлопотать в кухонном углу и греметь кастрюлями и сковородками. Нюшка невольно улыбнулась, вспомнив свое недавнее видение. Она поспешила обратно на улицу. Водитель уже поднимал кузов, и черная угольная масса с грохотом высыпалась на землю. Дядя Витёк рассчитался с водителем, и тот, опустив кузов, укатил. К дяде Витьку подошли цыгане и стали просить отпустить их домой одеться потеплее. А и правда – мороз стоял трескучий – Нюшка такого и не помнила. Небо прояснело, и над всей этой скованной морозом землей высился лазоревый, обещающий чудеса невесомый купол.

– Пятнадцать минут даю, Графо, – сказал цыганам дядя Витёк. – Ты меня знаешь: не придете, из-под земли достану.

Цыгане побежали через картофельное поле к себе. Теперь, когда здесь прошел грузовик, бежать по колее было значительно легче.

Писатель затеял с дядей Автандилом спор на тему, возможна ли документальная проза в постмодернистском стиле. К сожалению, дядя Витёк прервал их спор.

– Не знаю, как там документальная проза, – сказал он им страшно, – но эпитафия точно возможна.

Он вручил им совковые лопаты. Они должны были нагружать тачку дяди Витька, а дядя Витёк отводил уголь под навес за угол дома. После трех тачек они должны были меняться местами, чтобы не устать и не замерзнуть.

Подошли цыгане, одетые как немцы под Сталинградом, в какие-то башлыки, ушанки и пуховые платки. Сейчас работать стало гораздо легче: цыгане встали насыпать тачку, Писатель с дядей Автандилом – возить тачку, а дядя Витёк собирал лопатой кучу под навесом повыше и покомпактнее.

Писатель с дядей Автандилом продолжали разговаривать и спорить. Писатель так и сказал дяде Витьку:

– Милый мой, ты можешь расстрелять меня, но учти, что я буду артикулировать расстрел до последней минуты. Что поделать – интеллигент вшивый.

Цыгане вошли в раж, поймали общий ритм и вскоре стали скидывать с себя башлыки и пуховые платки.

– Графо, – хищно улыбался дядя Витёк, – Дарвин случайно не твой дядя?

Цыгане улыбались белоснежными улыбками на смуглых лицах, не понимая.

Дядя Витёк бросил лопату:

– Перекур!

Цыгане загалдели, снова натягивая на себя платки.

Писатель с дядей Автандилом продолжали разговор.

– Милый мой, – говорил Писатель, – вы такой же писатель, как я. Вам так же, как и мне, присуще особое отношение к слову. Вы чем занимаетесь?

– Работаю в маленькой производственной фирме.

– Э! – поморщился Писатель и махнул рукой. – Это для семьи, для куска хлеба. А для себя? Для души?