Федот Симонов - Губернские бега. Сон русского человека

– Маменька, ты прости меня, я кушать не хочу, позволь пойти мне к себе в комнату, а то что-то голова болит.

– Пойди, пойди, – сказала ласково мать, – не беспокойся, как ты просила, я сейчас же прикажу все это сделать.

– Спасибо, маменька, – сказала Даша и пошла. Даша быстрым шагом вошла решительно в свою комнату, подошла к окну, во дворе она Матвея не увидела.

– Ну вот, – сказала она, – теперь я его больше до самого утра не увижу.

Даша многое уже передумала, что Матвея крепостного в дом зятем не возьмут:

– А вот, если папенька узнает, что я тайно люблю Матвея, который и думать об этом не смеет, то он его загонит туда, где Макар овец не пас.

В это время к Даше в комнату вошла мать и нарочито, затворяя дверь, пристукнула, чтобы услышала Даша ее приход. Даша даже не повернулась, смотрела в окно. Мать прошла в комнату, подошла к мягкому креслу и села в него, второе кресло подтянула поближе к себе и сказала:

– Доченька, иди, сядь, нам надо поговорить.

Даша повернулась лицом к матери и стала строго, испуганно смотреть в лицо матери, подошла к креслу и тяжело опустилась в него.

Мать начала было говорить:

– Доченька, ты-ты-ты, – мать, спотыкаясь на «ты», никак следующее слово не может сказать. Потом кое-как грустно и боязливо прошептала, – Ты представляешь, если…, – и мать опять замолчала.

– Да, – твердо и уверенно сказала Даша. – Представляю себе, если узнает папенька.

– Да-да, – поторопилась сказать мать.

– Маменька, ты добрая, даже наши крепостные об этом говорят, скажи мне, только правду.

Мать испуганно вытаращила глаза на дочь.

– Не бойся, маменька, я не хочу тебя обидеть. Скажи, маменька, почему наш папенька, как я помню, домой приезжал два раза в год и то ненадолго, а то все время живет в Москве, а мы здесь?

– Что ты, что ты, – взмолилась мать, – можно ли так говорить на родного отца, он ведь там работает, он наш кормилец.

– Кормилец, говоришь, – громко и уверенно сказала дочь. – Наши кормильцы вон, – указала рукой на окно, – крепостные, они с зари до зари, не разгибая спин, работают, а во что он их одевает, этот наш кормилец, а за что он порет бичом мужиков своих крепостных? – Даша еще громче заговорила. – Да, хорошо, что его крепостные русские люди, на них шкура прочная, толстая, дюжий народ, а то давно у всех крепостных развалились бы кости. Не знаю тогда наш кормилец, чем бы стал нас с тобой кормить. Наверно бы, он и не приехал бы к нам.

Испуганная мать такими словами, услышанными от дочери впервые, дрожащей рукой стала молиться, приговаривая:

– Доченька, что с тобой?

Осмелев Даша и увидев испуганную мать, еще увереннее заговорила:

– Маменька, мне уже идет 17 год, – она это сказала так, как будто ей идет 30 год. – Я все, маменька, знаю и все понимаю. Ты у отца тоже крепостная, только я была все для тебя маленькая и ты мне об этом не говорила, боялась мне говорить об этом. Да, я его дочь, но дочь от крепостной, а то почему он не дал мне образование? Нанял учителя, – с усмешкой сказала Даша, – научил меня читать, писать, да еще научил арифметике, всем четырем действиям, а теперь говорит: «Ты у меня образованная».

Даша, видя сгорбившуюся мать, у которой все тело тряслось от плача, встала с кресла, подойдя к креслу, где сидела мать, чуть подвинув ее ноги, присела на кромочку, и, обняв двумя руками, туго прижав мать к себе, заговорила:

– Маменька, прости меня, но это должно было случиться не сегодня, так завтра или через год, два. Нам теперь будет легче, мы объяснились, что мы обе знаем, кто мы.

Мать посмотрела на Дашу и сказала дрожащим тихим голосом:

– Да, это хорошо, что мы объяснились. Только вот что, доченька, пока отец не подписал это имение тебе, все должно быть так, как было, и не дай Бог, если эти слова он услышит от тебя, хорошо, если сгоряча не убьет, а то навечно тебя рабой сделает.

– Успокойся, маменька, ведь я его дочь, что-то все-таки подлого есть у меня от папеньки, – Даша эти слова сказала так, как будто артист готовится сказать на сцене.

Мать подозрительно посмотрела на дочь:

– Ну ладно, я пойду.

Мать ушла. Даша подошла к окну. Даша стояла у окна грустная, подавленная, мысль не давала покоя только что произошедшая. Подняв взгляд вверх, посмотрела на небо. Ничего не увидев на небе, подумала:

– А день должен быть теплый, даже облачка нет.

Вдруг вспомнила, как с матерью зимой ездили в Тулу, как портниха мерила ее тряпочным метром, чтобы сшить ей одежду для езды на лошадях верхом. Потом еще раз ездили, как примеряла она уже сшитый костюм. Как заехали в магазин, купили лакированные сапоги с козырьками. Даша улыбнулась, про себя сказала:

– Эх, сейчас я наряжусь.

Она почти бегом зашла в свою гардеробную, быстро разделась, нашла костюм и начала одеваться. Одевшись в костюм, вошла в свою комнату, подошла к зеркалу и в нем увидела совсем молодого паренька, и уж очень похожего на нее, она радостно засмеялась, потом стала в позу кавалериста и подумала:

– Вот бы еще черные усы. Ну, тогда бы, держись девки.

Даша быстрым шагом вошла в комнату отца, увидев висевшую отцовскую плеть на стене, сняла ее и надела на руку. Подойдя к двери комнаты матери, громко черенком плети постучала в дверь. Постояв несколько секунд, услышала дрожащий голос матери:

– В-в-войдите.

Даша громко отворила дверь, пришлепывая с силой ноги о пол, не затворив за собой дверь, остановилась, приложив руку под шляпу к виску, закричала, что было силы:

– Здравия желаю госпожа!

Мать при входе Даши оторопела, смотря изумленно на нее, а потом громко засмеялась. Даша, серьезная в лице, шлепнув черенком плети по лакированному голенищу сапога, искажая свой голос на мужской:

– Позвольте, барыня, справится о вашем здоровье.

Не выговорив от смеха слово «здоровье», еще больше стала хохотать. Подбежала к матери, стала ее обнимать. Мать и дочь насмеялись досыта. Даша стала по стойке «смирно» и серьезно спросила:

– Ну как, маменька, я выгляжу?

– Хоть я и мать тебе, а скажу правду. Любой молодой человек не сможет устоять перед твоей красотой. Я рада за тебя, что ты такая. Успех в жизни должен быть у тебя.

– Спасибо, маменька, а теперь я пойду.

Даша вышла из дома, на крыльце остановилась, левую ногу выставив вперед, а правую руку, на которой висела плеть, поставила на бедро, подняв подбородок кверху, стала осматривать свой двор, как будто никогда не видела. Увидела Семена-конюха у дверей барской конюшни. Семен-конюх переминался с ноги на ногу, а потом быстро, как мышь, нырнул в дверь конюшни. Даша улыбнулась, подумала:

– Не угадал меня Семен.

А Семен в это время подумал:

– Вот беда, какой-то новый барин приехал, нет, от греха подальше.

И вбежал в свое «логово» (в комнатку, где живет с Матвеем). Комнатка была сделана прямо в конюшне. Даше понравилось начатое ею озорство, решила продолжить. Она подошла к двери конюшни, изменив голос на мужской, закричала: