Федот Симонов - Губернские бега. Сон русского человека

– А, – протянула Даша, – я их тоже путала. Щи знаешь?

– Знаю.

– Ну вот, она и есть, – указав на букву Щ, – как просто можно запомнить. А эта, – сказала Даша, – шляпа, – указав тоже пальцем, на букву Ш.

Матвей улыбнулся:

– Теперь, я их не забуду.

Так Даша объяснила все буквы, которые Матвей не знал, и сказала ему:

– Да ты совсем мало не знал букв, а почему же не умеешь читать?

Матвей посмотрел в лицо Даши:

– Да где книжки-то?

Даша, улыбаясь, ткнула пальцем себе в лоб:

– Вот видишь, тут, наверное, у меня пустота. Не сообразила сама, где у тебя книги-то. А где ты выучился знать буквы?

– Да дядя Семен на земле палочкой напишет, вот которые он знал и мне показывал, я запоминал.

– Ну, дружок, теперь давай учиться читать.

Даша вспомнила, как учитель учил ее читать, стала объяснять Матвею.

– А, – протянул Матвей, – понял.

– Понял, – Даша вздохнула, – ну пробуй, смелей, не стесняйся. Я не буду тебе мешать.

Взяв свое вышивание, начала быстро работать иголкой с шелковой нитью. Матвей как-то сначала мучился, не мог понять слова, складывая буквы, даже пот сошел с лица, который он вытирал рукавом рубахи своей. Даша, увидев это, улыбнулась, потом встала, пошла в свою гардеробную, взяла лучший свой полотенец расшитый шелковыми нитями, на концах которого были вышиты красивые парень и девушка, между которых была вышита ветвистая береза, подойдя к Матвею, сказала:

– На, вот полотенце, вытирайся.

Матвей посмотрел на полотенце, которое Даша держала в обеих руках, развернутое так, что вышитые рисунки видно было полностью, потом посмотрел Даше в лицо, удивленный красотой рисунка.

– Нет, – сказал он, – такую вещь я даже в руки свои не возьму, запачкаю.

Даша побледнела, руки ее затряслись, слезы навернулись в глазах. Дрожащим тихим голосом сказал:

– Матвеюшка, я тебе это полотенце дарю на память. Сама, только для тебя, я старалась вышить, – показывая рисунок, – это ты и я стоим у березы дружбы. – Матвей растерялся, глядя то на полотенце, то на Дашу, как вроде бы его кто-то колом ошарашил по голове. – Матвеюшка, не обижай меня, не рви мою надежду, а, – тихим слезливым голосом проговорила она.

– Да-да. Я- я, – заикаясь, не зная, что сказать, – да мне и беречь-то его негде.

Даша прижала руки с полотенцем к пышной своей груди, тихо сказала:

– Вот тут.

Матвей бледный в лице, тихо проговорил:

– Ну, если ради дружбы, то, Дашенька, считай меня своим рабом, что хочешь, прикажи и что будет в моих силах, я буду делать для тебя за нашу дружбу.

Матвей протянул обе руки в сторону Даши, она своими руками положила полотенце на руки Матвея, добавила:

– Ради любимой нашей дружбы.

Матвей как-то с тоской посмотрел на Дашу. Дрожащими руками осторожно сложил полотенце так, что рисунок оказался в середине полотенца. Развязал веревочку, которой был опоясан, засунул полотенце под рубашку поближе к груди и подпоясался опять веревочкой. Поглядел Даше в лицо, увидев в лице Даши радость, сказал:

– Ну, спасибо тебе, Дашенька, покуда не умру, буду всегда носить тебя в своей памяти.

– Ну и хорошо, спасибо тебе, Матвеюшка, что мой труд не пропал, что он попал моему, – Даша запнулась на последнем слове.

Матвей испуганный сказал:

– Даша, Дашенька, неужто, а?

Даша закрыла ладонями обеих рук лицо, прошептала:

– Не неужто, а я давно люблю тебя.

– Это, Дашенька, хорошо, что любишь. Люби себе на здоровье, кому какое дело. Я, может быть, тоже тебя люблю, даже, может быть, в десять раз больше тебя люблю, чем ты меня, но я только сказать не могу. Тебя, Дашенька, не любить нельзя, не потому, что ты барыня или, там, очень богатая, да даже не потому, что ты очень красивая, а потому, что ты уж очень добрая и умная. Твой ум и доброта делают тебя очень красивой.

– Спасибо, Матвеюшка.

– Дашенька, сегодня нам вместе быть уже хватит, ты дай мне эту книгу и позволь уйти.

– Да-да, возьми. Только вот что, Матвеюшка, ты прости, что мы без твоего спроса решили с маменькой, – Матвей насторожился, – ты больше двор мести не будешь, а будешь кучером у маменьки. А за лошадьми ухаживай по своей воли. Да, одежду тебе там должны принести, так ходить больше не будешь.

Матвей низко поклонился и тихо прошептал:

– Спасибо тебе, Дашенька.

Даша сразу же повеселела и громко проговорила:

– Ну, друг мой, давай по-мужски до утра простимся, пожмем друг другу руки, – она, взмахнув весело правую руку, вытянула Матвею. Матвей посмотрел Даше в лицо и не верил, как быстро она переменилась. Матвей легонько взял Дашину руку. – Матвеюшка, я же просила тебя проститься по-мужски, а ты прощаешься по-дамски, – Матвей стиснул руку Даши, она аж побелела. – Вот это да, до утра буду чувствовать твою руку, – сказала она.

– Даша, изволь поцеловать твою руку.

Даша засмущалась:

– Целуй, да чтоб я до утра ощущала твой поцелуй.

Матвей, поцеловал руку Даши:

– Ну, до утра.

– До утра, – грустно сказала Даша.

И Матвей ушел из Дашиной комнаты в свою лачугу. Матвей радостный быстрыми шагами подошел к двери своего жилья, рывком отворил дверь и увидел, в комнате уж очень светло, хотя на дворе уже начинались вечерние сумерки. Дядя Семен, заложив руки назад, спустя голову вниз, задумчивый ходил по комнатке туда-сюда, даже не обратив внимания на Матвея. Матвей стоял, смотрел на него несколько времени, а затем спросил:

– Что с тобой, дядя Семен?

Семен остановился, вытянул шею вперед в сторону Матвея и сердито громко сказал:

– Что-что? Ты зайди в комнату, посмотри, что тут сделали. Вот приедет барин да 25 лет солдатчины влепит тебе, тогда узнаешь что, тогда и помозгуешь своей головой, что будет с тобой, – Семен, пальцем руки указывая на Матвея, еще громче сказал, – с тобой, что будет?

Матвей вошел в комнату, увидел, что стены аккуратно оклеены толстой белой бумагой. На столе разослана чистая скатерть. Матвей с края поднял скатерть, увидел, что стол был вымыт и насухо выскоблен. На скамейке лежала какая-то крашеная дерюга, он поднял немного край дерюги, увидел, что скамья тоже вымыта и насухо выскоблена. Пол, который, как была собрана эта лачуга, никогда не мылся, а сейчас он отражал какой-то желтизной, он был вымыт и насухо выскоблен, стекло небольшого окна переливалось чистотой. На нарах соломы уже не было, а лежала во все нары кошма, на ней были 2 матраца, на них лежали чистые дерюги, на дерюгах были стеганые одеяла, правда, не новые, но еще хорошие, и две подушки с чистыми цветастыми сатиновыми наволочками.

– Ну и что тут плохого? Даже очень хорошо, – сказал Матвей.

Семен, уже разгоряченный, схватил в руку стоящие какие-то яловые сапоги, густо намазанные дегтем, поднял их на уровне лица Матвея и громко, раздраженно сказал: