Владимир Тормышов - Ступени на песке

Жизнь бывает порой скучна и проста для одних и ярка и насыщена событиями для других. И эти глупцы еще позволяют себе роскошь завидовать друг другу. Судьба играет людьми, как маленькими солдатиками играет несмышленый малыш. И люди чаще всего ничего не могут с этим поделать, как только лишь сказать: " Я горжусь тем, что я здесь родился и здесь живу. А жизнь… Что жизнь? Работа – дом, работа – могила…»

Взаимоотношения в нашей группе не были дружными. Вся наша группа М-12 разбилась на несколько мелких группировок, которые жили изолированной друг от друга жизнью, практически не общаясь друг с другом. Астраханцев было в группе несколько человек, к ним примкнули еще несколько человек, которые были дружны, – это была самая многочисленная группировка, с которой в группе считались. Но уровень их знаний был невелик, поэтому они не стали доминирующей силой.

Вторую группировку образовали выходцы с Кавказа и Средней Азии. Те вообще редко с кем общались и жили своей замкнутой изолированной группкой.

Третью группу образовали все оставшиеся. Так уж получилось, что в нее вошел и я. Мальчиком я рос замкнутым и необщительным. Наладить какой-то контакт с нужными людьми не хотел, да и не умел. Эта группа курсантов была своего рода изгоями, поскольку была, во-первых недружной, а во вторых самой слабой.

Васька Лапин, хотя и был астраханцем, но особым уважением не пользовался, оказался тоже с нами. Петя Андрющенко – метр с кепкой, Лапин и Клёпов роста были около метра шестьдесят, но все трое были тогда такого телосложения, что соплей всех троих за раз можно было перешибить. Помимо них в этой группке оказался мой друг Стас Меньшов, да еще Юрка Дубовской с Майкопа.

Нет, мы не отличались практически ничем от остальных, но так уж получилось, что круг общения стал ограничен. И мы вынуждены были общаться между собой внутри нашей маленькой группировки. Как ни странно все из нас хорошо учились и все остальные просто списывали у нас, тогда, когда сами чего-то не знали. А знали они, собственно говоря, мало что.

Самое парадоксальное, это то, что прав оказался Жемчугов. В мореходке главным оказался не уровень знаний, а умение выдержать унижения и дойти до цели.

Мы всегда подсказывали на занятиях тем, кто чего-то не знал. Поэтому все мы сидели на первых партах. Контрольные работы все мы решали за всю остальную группу, а потом давали группе списать.

Астраханцев и кавказцы же в благодарность за это старались всячески унижать нас, и, унижая нас, возвышались сами в своих глазах. Это было достаточно подло. Но таков закон толпы, живущей вместе в тюрьме, армии или мореходке. Слабых – задавить, чтобы не задавили тебя самого.

Прошло время, у меня не было тогда, и нет сейчас никакой обиды на сокурсников. Просто жизнь в том социуме нашей группы была именно такой.

Особо не наезжали на нас со Стасом – всё-таки мы были поздоровее и могли за себя постоять. Но мелкие всякие подлости всё равно всякие делали.

Как-то раз я схлестнулся с парнем, кличка которого была «медведь». Он и на самом деле чем-то напоминал медведя. Был такой же большой и сильный.

Слово за слово и мы уже стояли с ним один напротив другого в кругу наших одногруппников, готовые драться. Медведь себя вел нагло и был уверен в своей победе.

Все, видимо, ждали, что он разделает меня «под орех». Все, кроме меня. До мореходки я занимался дзюдо и был уверен в себе. Нам освободили достаточно места для мордобоя и ждали чем всё кончится. Кончилось же всё быстрее, чем начиналось – я схватил «медведя» в свой излюбленный захват и образцово провел бросок через бедро с последующим удержанием и болевым приемом на правую руку.

Никто ничего не понял. «Медведь», похоже, тоже не мог понять, как он оказался на полу, придавленный мной. Сначала он попытался вырваться, но чем больше он дергался, тем сильнее становилась боль в его руке, поэтому, осознав, что он проиграл он прохрипел:

– Отпусти сейчас же, иначе я убью тебя.

– Что ты сказал, мразь? – Возмутился я. – Проси прощения, сука, или я задушу тебя.

Я не шутил. Ломать ему руку я передумал и решил его просто придушить. Поэтому я поменял захват, находясь «в партере», и стал душить его отворотом фланки. Мне было всё равно, что будет с ним. Во мне проснулся бойцовский дух, и я знал, что я не остановлюсь, если он не извинится.

«Медведь» сначала пробовал еще дергаться, потом стал задыхаться и краснеть. Воздуха ему всё больше и больше не хватало.

– Прости меня. – Наконец прошептал он.

– Громче, пидор. Громче говори, сука, чтобы все слышали! – Произнес я, желая добить и унизить своего обидчика.

Я еще сильнее усилил захват удушения так, что лицо «Медведя» побелело, и он произнес так громко, как только смог:

– Прости меня, пожалуйста, я больше не буду. Только тогда я отпустил его, встал, и пошел в умывальник приводить себя в порядок. Больше ко мне в открытую никто из одногруппников не приставал.

Так текла наша жизнь изо дня в день. Дни тянулись бесконечной чередой похожие один на другой как братья-близнецы. Утром мы учились. Днем пахали на старшекурсников. Наступал вечер, мы шли в учебный корпус на самоподготовку, где мы по идее должны были готовиться к занятиям, но я не помню ни одного случая, чтобы мы просидели больше десяти минут, готовясь к урокам, если около нас не было преподавателя, дежурного офицера или нашего классного «папы».

Как только мы оставались одни как нас сразу же находили и уводили в «рабство» и мы должны были работать, пока не закончится самоподготовка, потом мы шли к себе в роту, там проходил «Большой сбор», где нас опять проверяли. После ужина и самоподготовки нам командовали отбой, и мы ложились спать, надеясь хоть одну ночь полностью проспать от отбоя до подъема. Когда такое происходило, что, впрочем, было крайне рано, мы были просто счастливы.

Люди, не бывшие никогда в условиях личной несвободы, в условиях физического и морального рабства, не ценят, как правило, свободы и не умеют ей, сладкой, пользоваться. А человеку несвободному очень просто быть счастливым – дай ему одну только возможность уйти от реального мира, в котором он несчастлив, в мир своих снов и иллюзий, чтобы хотя бы там, в своих снах и мечтах он мог стать свободным и реализовать потенциал, заложенный в нем с рождения.

Но, увы, увы, люди, вырвавшиеся из какого угодно рабства, на свободу забывают все свои мечты, стараясь не упустить того, что уже есть, и становятся похожими на большинство других обывателей, единственная цель существования которых является не самовыражение себя, а простое, животное существование. Нет, они, конечно, временами задумываются о душе, – когда сильно начинают болеть, и стоят на пороге смерти одной ногой в могиле. И понимают тогда, что по большому счету жизнь прожита зря. Но сделать тогда уже ничего не могут.