Марта Шарлай - Лени Фэнгер из Небельфельда

Лени идёт по Небельфельду – городу, для которого Леона больше нет. Солнце такое яркое, нестерпимо яркое, призывает не скорбеть, но радоваться. А ведь сегодня день скорби.

Яркие цветы в Пасху должны бы сами собой расцветать у дверей, пробивая каменистую землю, асфальт, брусчатку, – в знак настоящего чуда. А их приходится покупать на рынке или в лавочках. Лени не знает, какие цветы понравились бы Леону – будет выбирать, на какие глаз упадёт. Но едва заходит в первую цветочную лавку и видит океан цветов: роз, лилий, астр, гербер, тюльпанов и – и – и… она вылетает прочь, она задыхается, она не понимает, к чему это всё. Мне не надо этих цветов, венков на дверях. Я не ощущаю никакого праздника. Пусть Леон придёт и принесёт букеты, думает Лени. В конце концов, это его обязанность – выбирать цветы, или их с мамой, но никогда не её. И тащиться с венками по улицам – как нелепо она будет выглядеть… Ладно, ладно, я обещала, напоминает себе Лени, я сдержу слово…

Но сначала – любимое занятие: купить какой-нибудь Cosmopolitan или Petra и усесться с сигареткой в забегаловке на старинной Бюргерштрассе. Вообще-то Лени не курит, но, листая за уличным столиком глянцевые страницы и отмечая тенденции нового сезона, – другое дело.

«Привет, Никлас!» – звонко бросает Лени, когда колокольчик возвещает о её появлении в кафе. Официант с задорным прищуром спрашивает: «Кофе и сигареты?» – «Сигареты с собой, а кофе, пожалуй, можешь и подать. Я буду снаружи». И Лени усаживается за столик на веранде, лицом к городу – чтобы видеть перемену калейдоскопических узоров, чтобы развлечься видом озабоченных Кануном небельфельдцев.

На первой случайно открытой странице Petra сообщает, что в нынешнем весеннем сезоне модный цвет – розовый.

Эй, немки! Юные и зрелые, весёлые и меланхоличные, романтичные и задиристые – налетай, расхватывай, облачайся в жизнерадостный цвет! Ура! конец депрессии!

Ваш бойфренд ведёт себя подозрительно?

Вроде бы вы классно общаетесь, но что-то вас настораживает… Возьмите себя в руки, не раскисайте. Никому не интересны нюни. А знаете что? Найдите себе хобби! Пусть это будет шопинг, но шопинг с изюминкой! Ищите необычное в обычном!

Угу. И не забудьте о поросячьем платьице. И побольше, побольше говорите о нём своему бойфренду — он же обожает ваше восторженное повизгивание.

О! Вы можете выбрать ЕМУ подарок. Без повода. Просто так. Ну представьте, вы приходите и дарите ЕМУ… да что угодно, хоть булавку для галстука, хоть паркер, хоть…

Он будет счастлив от зубной щётки, а ещё лучше – вуаля! — от вашего поросячьего платьица: лучший твой подарочек — это она, твоя свинка!

Лени одновременно и готова рассмеяться, и страшно сердится. Нет, ну покупает же кто-то эти журналы. Да, и она тоже. Но кто-то ведь покупает их с е р ь ё з н о. То есть именно чтобы вычитывать полезные советы, руководствоваться подсказкой о том, что надеть, какой выбрать курорт, какого бойфренда следует приобрести, какое образование получить и прочую ересь.

«Сигареты слишком дороги, а ты без толку их расходуешь». Никлас замечает окурок, который Лени – явно лишь пару раз затянулась – не затушила, оставила истлевать на краю пепельницы. «Что-то вы слишком долго, гарсон», – дразнится Лени. На что Никлас отвечает: «Можете, фрёйлейн, не оставлять мне чаевых, впрочем, вы всё равно этого никогда не делаете». – «Вообще-то мне не жалко, но чаевые за кофе?.. Ты слишком многого требуешь».

Лени с Никласом приятели. В том смысле, что им ничего не стоит переброситься парой фраз, когда Лени заскакивает выпить чашку эспрессо. Лени это даже нравится. И если Никласа вдруг по какой-то причине нет на месте, она осведомляется, всё ли с ним в порядке и когда она сможет его увидеть. Не то чтобы Лени когда-нибудь торопилась это осуществить… Правда, пару раз они даже ходили вдвоём в кино: когда Леон уезжал в Париж, а Лени становилось досадно и смертельно скучно. Впрочем, компания Никласа – дурное лекарство, никакого облегчения.

Никлас скрывается за стеклянной дверью, звякает колокольчик. Лени мгновение провожает спину юноши внутрь помещения – он спешит к посетителям, подавшим знак… Затем переводит взгляд на улицу.

Снуют прохожие… Резвятся подростки, возможно, сбежавшие с особенно скучных занятий, лупят друг друга ранцами… А вон там, как раз у модного бутика с розовым тряпьём, девушка впрыгнула в машину и так хлопнула дверью, что высокий блондин, который до того смотрел на подругу с горечью, сначала выругался в сердцах по адресу девушки, а потом добавил красному мерседесу по крыше – хлопнул ладонью: «Ну и едь! К чёрту тебя!» Не старайся, она тебя не услышит. Блондин поднимает руку, чтобы поймать такси и вскоре тоже исчезает, но только в противоположном направлении.

Спешит на автобус фрау Келлер – преподавательница Лени. Она не замечает нерадивую студентку. Фрау Келлер всегда опаздывает. Вот и сейчас бежит что есть духу, придерживая зачем-то живот. Сумочка, до смехотворного маленькая в сравнении с просторной фигурой женщины, болтается на боку. Эта преподавательница в общем вполне милая дама; ей просто не повезло, что Лени посещает (точнее, не посещает) её уроки.

Я не люблю английскую литературу, фрау Келлер, зато я люблю Шекспира, которого вы читаете без всякого чувства восхищения, без всякого сознания его совершенного существа. Если бы вы только слышали, как читает Леон! Как он становится каждым персонажем в отдельности — и целым хором. О, если бы вы знали, какую дрожь, какой несравнимый ни с чем трепет может вызывать Шекспир, фрау Келлер!

Едва фрау Келлер успевает перебежать дорогу наперерез вовсю сигналящим автомобилям, её сумочку срывает удалой подросток, как будто поджидавший здесь, на остановке, автобус. Долговязый мальчишка свистит по-разбойничьи – появляется его подельник; оба с рёвом уносятся, только их и видели. Фрау Келлер растерянно оглядывается – кричать бесполезно. Она беспомощно усаживается на скамейку и в буквальном смысле опускает руки.

Право же, дорогая фрау Келлер, признайтесь, что воровать-то у вас было нечего. Что там? — гроши — не жалко. А подростки купят пива и шнапса, напьются, пожалуй, — вот и вся польза от вашей преподавательской зарплаты.

Лени любит наблюдать за людьми; самое большое наслаждение в этом – ощущать, как всё происходящее с ними не имеет к тебе ни малейшего отношения. Их жизнь так далека от твоей жизни; их жилища – на другой планете; их мысли, переживания – всё это где-то, где нет и никогда не будет тебя.

Там – она поворачивает голову туда, откуда доносится детский крик, – плачет ребёнок; там – она останавливается ненадолго взглядом на суматошной группе: зовут на помощь врача – у кого-то, наверное, останавливается сердце; там – она снова делает поворот – кто-то колотит в дверь и ревёт белугой, чтобы ему открыли, не то он сделает с собой что-нибудь… А кто-то в эту минуту совершает обычные дела: выбирает на рынке свежие яйца покрупнее; срезает розы в своём саду; торгует выдержанным вином; смотрит за больным; проказничает и не хочет есть кашу ни за маму, ни за папу; читает молитву; бросается в реку; пишет первое в своей жизни письмо-признание; открывает свою наготу; понимает, что жизнь кончилась / только началась; впервые красит ресницы; в миллионный раз обривает подмышки; нехотя дочитывает скучную книгу; готовит обед в ожидании детей и мужа; поспешно прощается с любовницей и обещает позвонить после праздников; вслушивается в дыхание не рождённого ещё ребёнка; хоронит мечты; садится в самолёт, чтобы через несколько часов очутиться в другой стране; болеет гриппом… Тысячи, миллионы, миллиарды людей – и каждый занят своим делом. Каждое мгновение. Чтобы однажды произнести: «До той минуты я был совсем другим человеком». И каждый из них не отдаёт себе отчёта, что всё это время «другой» сосуществовал с ним, слившись, растворившись, затаив голос. Всегда, каждую минуту, чтобы однажды вылезти наружу. Они не знают… Но Лени это нисколько не трогает. Все эти обычные дела – или почти все – ей знакомы так или иначе. Все эти дела не волнуют, не бередят душу. Всё это – мимо…