Владимир Крючков - Душа души моей… Сборник флэш-рассказов

В волейбол он играл так же, по наитию. На первом курсе к нам пришел игрок сборной факультета по волейболу – оценить пополнение. А надо сказать, что в сборной факультета играли ребята, некоторые из которых раньше играли в сборной СССР и которые до сих пор вписаны во все энциклопедии волейбола. Так вот, этот парень в двусторонней игре выпрыгнул и нанес разящий удар в первую линию. Как это произошло, никто не успел заметить, но мяч был отбит и поднят, а на полу лежал Юрик, огорченно покачивая головой, – не совсем точно среагировал.

Короче, через пятнадцать минут мы стали бойцами стройотряда «Верея-74» и на следующий день выехали под Можайск.

Дальше нас переправили на место работы – в небольшой лесок, в котором стоял вагончик, в котором мы с Юриком и поселились. Еду нам привозили на мотороллере раз в три дня. Работали, действительно, от рассвета до заката. Когда мы шли на работу, таща на плечах свои кувалды, в небе стояла луна. И когда возвращались, опять стояла та же луна.

Фитнес-клубы, тренажеры, шесть кубиков пресса… Неделя такой работы, как у нас, и Шварценеггер застрелится от зависти, увидев ваши фигуры.

Мы вбивали в дно мелиорационного канала колья-сваи по метр двадцать длиной. Двадцать сантиметров должно было остаться снаружи, а остальное надо было вбить, молотя кувалдой по верхушке кола раз за разом. Не все колья выдерживали, и тогда приходилось вытаскивать кол с измочаленной верхушкой из вязкой глины и вбивать новый. Все это делалось по колено в воде, текущей по дну канала и под палящим солнцем.

По соседству с нами работали два литовца – они гнали такой же канал, но гораздо быстрее нас. Как-то Филька (один из литовцев) посидел на берегу, глядя на нашу работу. У меня торчало три кола с измочаленными верхушками, и я откладывал их вытаскивание на потом. Филька ушел к своему вагончику, вернулся с бензопилой и молча аккуратно срезал верхушки моих колов, оставив ровно двадцать сантиметров сверху. Повернулся и пошел к своему каналу. Мы с Юриком помолчали, но бензопилу до конца сезона у ребят так и не попросили.

И вот как-то бредем мы с Юриком после очередного дня к своему вагончику. А луна уже вышла из-за деревьев. И такая она была яркая и платиново-серебряная, что я решил приободрить Юрика.

– Смотри, Юрик, – сказал я ему, – луна просто как у Куинджи.

– Куинджи бы сюда, – мрачно отозвался Юрик.

PS Теперь Юрик живет в Штатах и иногда мы переговариваемся с ним по скайпу. У него жена-американка и двое чудесных детей. Забавно, но про Куинджи я ему так ни разу и не напомнил. Да он бы и не вспомнил, как я думаю.

Меня всегда восхищали ценники в винных отделах супермаркетов. Нередко они воспроизводили название рейнских и пфальцских вин LIEBFRAUMILCH как «Молоко любимой женщины». Трудно представить себе того, кто стал бы доить любимую женщину, но бравых товароведов это не смущало – полки магазинов были уставлены этим чарующим напитком со слегка обескураживающим названием.

Впервые я столкнулся с ним в далеком теперь 1974-м году. Мы с Юриком работали в стройотряде под Можайском. Жили в вагончике в лесу, еду нам возили раз в три дня, у нас стояли два трактора и один экскаватор. Вечером трактористы и экскаваторщик уходили домой, а мы заводили мелкий ДТ-74 и он, чихая и фыркая, вез нас по освещенной луной дороге в соседнюю деревню за молоком. Как-то трактористы крепко запили. Мы их прогнали от греха подальше и работали на тракторах сами. Особенно мне нравился мощный Т-100 с болотными гусеницами, каждая шириной в метр. Когда я вел его по извилистому краю канала, приходилось время от времени хвататься за правый рычаг двумя руками, поскольку правый фрикцион стерся и трактор запросто мог свалиться в канал с 4-метровой высоты. В общем, впечатлений хватало.

Раз в неделю мы, заросшие и обгоревшие, являлись к командиру отряда, брали аванс и ехали в Москву развеяться. Обычно мы шли в ресторан гостиницы «Университетская», набирали всякой еды и ели ее ложками, отвыкнув от вилок и ножей. А запивали эту роскошь хорошим шампанским. Вдоволь насладившись свободой, вкусной едой и бездельем, мы выходили на шоссе, тормозили кого-нибудь и возвращались обратно. Подвозили нас в основном грузовики или «скорые».

В очередной раз официантка в ресторане замешкалась и сказала: – Шампанского нет, ребята, но у нас появилось новое немецкое вино – оно немного похоже на шампанское. Хотите?

Делать нечего, мы согласились. Она принесла литровую бутылку, открыла ее и налила соломенно-желтое вино в бокалы. Мы попробовали и… нам понравилось. Вино оказалось прохладным, умеренно сладким и слегка пощипывало язык. О шампанизированных винах мы тогда не слышали. Бутылку мы прикончили быстро и по привычке отправились «стрелять» скорую.

Это волшебное вино и было тем самым LIEBFRAUMILCH. Что оно переводится как «МОЛОКО БОГОМАТЕРИ» и является монастырским вином, мы вскоре разобрались и потом я не раз потешался над молоденькими кавистами, упрямо воспроизводившими первоначальную глупость машинного перевода. Да и что с них было взять, если они не слышали о цимлянских винах, а в то, что Массандра производит только десертные вина, верили с истовостью паломников. Услышав это, я задумчиво спрашивал: – А что же тогда я пил целое лето в Ялте?

Впрочем, все это было потом. А в тот вечер мы с Юриком впервые попробовали волшебный напиток немецких монахов, за что я им по сей день благодарен.

Колья для канала мы получали у Геры. Раз в неделю мы приезжали в низенький дощатый сарай, в котором стояли циркулярка и два верстака. Царил здесь Гера – сухой, скуластый крепко сбитый немногословный мужичок в сером суконном фартуке.

Гера брал нетолстый кругляк, аккуратно, по мерке, распиливал его на обрубки по метр двадцать, затем четырьмя точными движениями заострял их с одной стороны и сбрасывал в штабель. Звуковое сопровождение этого процесса требует отдельного описания.

Пиля кругляк, Гера быстро приговаривал: – Ёптыть, ёптыть.

Обрезая концы кольев, он приговаривал: – Е*ёныть, е*ёныть.

Набрав штабель, он со вкусом говорил: – Ё* твою мать.

И, закончив всю работу, вздыхал: – Е*ить твою мааааать.

У Геры в сарайчике твердо обосновалась местная мужская общественность, соблюдавшая жесткий регламент, наподобие «аглицкого клоба». Думаю, строгость этих нравов одобрил бы сам Петр Яковлевич Чаадаев. Время от времени на улице тормозил грузовик, водитель сбрасывал в пыль мешок то картошки, то огурцов, торопливо кричал: – Гера, запиши на меня, – и быстро уезжал дальше. Время от времени заходили тихие сиреневые мужички, принося – кто буханку хлеба, кто бутылку водки, кто три огурца (пока кобра спит) и все это Гера аккуратно записывал в большую тетрадь, вроде бухгалтерской. Апофеозом этой деятельности являлись негромкие общие посиделки на накопленные средства.