Владимир Крючков - Душа души моей… Сборник флэш-рассказов

Видимо, просто ей тоже нужна была эта атмосфера маленького, но приличного современного города.

Филармония в Херсоне представляла собой обычное старинное здание, выкрашенное когда-то розовой краской и украшенное обычными же гипсовыми гирляндами цветов и гроздьями винограда. Посещалась она из рук вон плохо, но нас это устраивало, поскольку в зале всегда можно было выбрать удобное место, и иногда даже сиживать в ложах.

Но вот репертуар концертов и музыкантов просто поражал. В маленький Херсон иногда приезжали мировые знаменитости, о которых местная публика имела смутное представление. После их отъезда она тут же забывала их звучные имена, погружаясь в привычное фланирование по вечернему проспекту Ушакова. Насколько торжественно соблюдался ритуал-таинство вечерней прогулки в Херсоне, мне больше видеть не приходилось. Это было крейсерское следование в кильватере и фарватере встречных потоков по обеим сторонам проспекта – туда-сюда, сюда-туда и обратно…

Шли семидесятые годы – еще не застой, но предчувствие его.

Как-то в феврале мы с Геной взяли билеты на концерт итальянского скрипача Уто Уги. На афише было указано, что он является концертмейстером Нью-Йоркского и Филадельфийского оркестров.

На концерт собралось восемнадцать человек. Мы сидели в промороженном насквозь зале, не раздеваясь и сбившись в кучку – видимо, инстинктивно надеясь, что так будет теплее. Билетерши шепотом попросили нас рассесться в шахматном порядке, чтобы создать хотя бы видимость заполненности зала. Мы послушно расселись. В ложе за моей спиной стена была покрыта инеем.

Вышел маэстро. Он был в смокинге со сверкающей в луче прожектора скрипкой – явно, старинной. Мы замерли, и он начал играть. Он играл и играл, а мы просто потеряли ощущение времени – так хорошо он играл.

Где-то в конце третьей пьесы я обратил внимание на то, что на его лице появились капельки пота. Потом капельки стали собираться в маленькие ручейки и потекли по лаку корпуса, грифу и капля за каплей стали падать на пол, сверкая в луче прожектора. Зал затаил дыхание. Мы видели мастера, которому было неважно – где он и кто перед ним. Он играл не для нас, а для того, кто был нам не виден. Того, для кого только и играет настоящий артист.

Маэстро закончил. Он был бледен. Мы аплодировали. Мы только что увидели в маленьком зале провинциальной филармонии настоящее чудо.

Позже я узнал, что директор нашей филармонии дружил с директором Одесской филармонии и тот всегда посылал доставшихся ему знаменитостей в маленький Херсон. И спасибо ему за это.

PS Каждый раз, когда я смотрю эпизод «Оттаявшие звуки» из мультфильма о Мюнхгаузене, я вспоминаю этот концерт в промороженном зале херсонской филармонии, и звуки волшебной скрипки Уто Уги снова оттаивают в моей памяти.

Кстати, Уто Уги жив-здоров, живет в Италии и записывает музыку в студии.

Вечером мы с Геной пошли в Большой зал консерватории на что-нибудь. Гена окончил музыкальную школу и потому музыку слушал осмысленно. Я же слушал ее по-крестьянски напряженно, пытаясь понять, что же в ней такого есть. Я чувствовал, что есть, но не понимал – что. Упорство же мое объяснялось надеждой на то, что еще чуть-чуть – и мне откроется тайна музыки, благодаря которой я смогу понять что-то еще более глубокое, о чем догадываюсь пока смутно. Ведь не зря же Ницше сказал, что консонанс в музыке нам дан только для того, чтобы мы не сошли с ума от ее истинной сущности – реального диссонанса.

Итак, в программе был концерт французских романтиков – почти полный консонанс с легкими признаками диссонанса. Было жарко и душно, а в буфете не было холодильника. Мы выпили по бокалу теплого сладкого шампанского и поднялись на балкон. Весь балкон был занят студентами консерватории (видимо, их пускали бесплатно, что было бы вполне справедливо).

В первом отделении были фортепианные пьесы Дебюсси. В перерыве нас разбудили громкие голоса студентов, и мы вышли подышать во внутренний дворик консерватории. Все второе отделение было отведено под «Болеро» Равеля, которое я знал почти наизусть и мог довольно похоже отстучать его нарастающий ритм. Но скучать не пришлось. Неподалеку от нас сидел парень, который слушал с закрытыми глазами и потихоньку начал сопровождать музыку руками. Наверное, с дирижерского факультета, успел подумать я, как вдруг заметил, что ускоряющийся темп музыки вызвал ускорение жестикуляции парня и вскоре его начало бросать из стороны в сторону. От падения в партер его удержали два соседа, которые, видимо, наблюдали это не в первый раз. Он открыл глаза, явно смутился и затих, прикрыв глаза.

Но, через некоторое время, его опять пришлось удерживать. И так – до самого конца. Более экспрессивного восприятия музыки я в жизни не видел. А парень остался в памяти как пример полного погружения в дело, которым занимаешься в жизни. Сейчас принято говорить «по жизни». Сравните эти два выражения, и вы поймете, насколько бледно и картонно звучит последний вариант. Это – скольжение по всему, что тебя окружает, без оставления следа в нем. И напоследок… Сейчас вместо «скольжение» сказали бы «серфинг».

Еще один шажок к необратимой потере смысла.

Блицкрига не получилось.

Он мечтал уволиться в один день на правах пенсионера. Но отдел кадров попросил его уволиться через три дня, поскольку ректор не успел подписать приказ.

Ладно, через три, так через три.

Готовился к этому шагу он давно. Еще год назад написал и вывесил в интернете книгу «Побег из стратегического курятника», в которой смешал перипетии собственной жизни с профессиональным опытом стратегического консультанта.

Работа в университете потеряла всякий смысл. Да, была удушающая атмосфера на заседаниях департамента и ученых советов всех уровней, но главная беда гнездилась там, где он меньше всего ожидал —в аудитории. Он потерял контакт со студентами.

Он перестал понимать их. Пропала обратная связь. Раньше они улыбались его шуткам и парадоксам. Внимательно слушали, когда он рассказывал им примеры из собственной богатой практики консалтинга и работы в различных фирмах.

А рассказать было о чем.

Судьба бросала его из университета в бизнес и обратно несколько раз. С каждой «ходкой» он возвращался к студентам с кучей живых примеров, которые в высшей школе неуклюже называли кейсами. Примеры были замешаны на жадности и предательстве. От них несло тупостью и ограниченностью весьма небедных людей. Из них прямо следовало, что количество полученных очередным персонажем денег было нелинейно связано с его интеллектом. И коэффициенты этой зависимости чаще всего были отрицательны.