Наталья Колмогорова - Чужие мои дети. 16+

– Да не расстраивайся ты так!.. Что поделаешь – судьба у детей такая. Государство заботится – кормит, поит, одевает. Не на улице же, в самом деле, живут… Слушай, ты была когда-нибудь в Петербурге?

– Была, только давно, в детстве.

– В Эрмитаже была?

– Была, только плохо помню, а что?

– Юлька, ты кто по национальности?

– Чистокровная русская.

– Нет сейчас чистокровных – все крови перемешались. У меня вот – не кровь, а смесь гремучая.

– Я заметила!

– Хочешь, про себя расскажу?.. Мать (покойница) была финкой, отец – коренной петербуржец. Ещё до войны познакомились, да так в Петербурге и остались. Мать при Эрмитаже техничкой работала, отец – дворником, за это в Эрмитаже им дали маленькую комнатёнку, даже не комнатёнку, а чулан. Представляешь, среди какой красоты я выросла!

– А потом?

– А потом я встретила писаного красавца, вышла замуж и уехала с ним в этот город, а спустя год развелась по причине частых адюльтеров со стороны супруга. Одно слово – красавчик…

– Вы тоже симпатичная, Зоя Ивановна, даже в вашем возрасте, а это встречается не так уж часто.

– Нет, Юлька, я всю жизнь смазливой была, но красавицей – никогда. Ладно, давай ужинать.

– Спасибо, я пойду, сейчас Пашка со смены вернётся.

– Ты заходи, я почти всегда дома, только до рынка или до аптеки могу отлучиться. Мне болеть-то нельзя, иначе кому Артамошка с Лёвкой нужны будут?

Зоя Ивановна вздохнула.

Артемон дал на прощание лапу, Лёвка глянул с высоты холодильника строго и неподкупно, словно говоря «ты заходи, но хозяйку больше не огорчай».

…

Осень с каждым днём всё заметнее сдавала позиции.

Прохожие искали тепла в уютных кафешках. Парки и скверы опустели – холод всех загнал в тёплые квартиры.

Человеческого тепла во мне искали дети, чужие дети, но могла ли я дать им то тепло, на которое они рассчитывали? Могла ли дать то, о чём имела лишь смутное представление? Мы с Павлом не имели собственных детей, хотя находились в браке третий год.

Каждой нормальной женщине однажды захочется подчиниться инстинкту и стать мамой; каждый ребёнок-сирота мечтает о том, чтобы у него появилась семья. Природа не терпит пустоты: если семьи нет, в детской душе поселяется чувство неприкаянности, беззащитности, уязвимости и одиночества…

Каждый раз, переступая порог Детского дома, меня охватывало чувство растерянности с привкусом тревоги и горечи – какой сюрприз приготовил сегодняшний день?

Мелкие и большие ссоры, драки и слёзы, вспышки агрессии – всё это случалось изо дня в день. Недоверчивые и не обласканные, трогательные и несчастные, ранимые и весёлые, грустные и жестокие – детдомовские дети.

…

– Юливанна, хотите послушать стихотворение?

– Очень хочу.

Гуля разглаживает лист бумаги, читает с выражением:

– Мама, любимая моя!

Всем сердцем я люблю тебя,

Ты мне полжизни отдала,

Чтоб вырастить меня,

И первым словом для тебя

Я сказала «мама»…

– Какое доброе стихотворение! Ты молодец, Гуля.

– Спасибо. А ко мне мама скоро приедет!

– Откуда ты знаешь?

– Светлана Ибрагимовна сказала.

Гуля кладёт голову мне на плечо:

– Знаете, какая у меня красивая мама? Как артистка!

– Ты похожа на маму?

– Очень похожа!

– Значит, и правда – красивая…

…

Сегодня по столовой дежурят Димка и Люда.

У Люды такое же прогрессирующее косоглазие, как и у Митьки.

Люда коренаста, говорит громко, а в голосе звучат командные нотки.

Джинсы обтягивают полные ноги девочки так плотно, словно вот-вот разойдутся по швам.

Остальные дети заняты каждый своим делом: Надя рисует, прикрыв ладонью лист тетради; Оля читает; Ваня с Сашкой играют в домино.

– Покажи, что рисуешь, – любопытный Мишка пытается заглянуть через Надино плечо в тетрадь.

– Отстань!

Но Мишка не унимается:

– Покажи, ну покажи!

– Юливанна, скажите вы ему! – сердится Надя.

Не успеваю вмешаться в ситуацию – с первого этажа вдруг доноситься разъярённый крик.

Я бы из тысячи голосов узнала этот красивый надменный голос…

Господи, что происходит?

Мишка тут же скрывается в своей комнате, Надя испуганно вздрагивает, и только Оля продолжает невозмутимо читать… или делает вид, что читает.

Я подрываюсь с места и выбегаю на лестничную площадку. Столовая как раз находится под нашей комнатой, и крики доносятся именно оттуда.

– Вылизываем языком, слышите? Идиоты! Это же хлеб, понимаете – хлеб! А вы? Встали оба на колени и всё собрали языком! Слышите – языком!

Светлана Ибрагимовна красивым ртом выплёвывает грязные слова так привычно, словно лузгает семечки. Яркий румянец гнева проступает сквозь смуглую кожу; правая рука с золотой змейкой рубит воздух легко, словно нож – размягчённое сливочное масло.

– Вы?! – спазм сжимает мне горло, не даёт возможности говорить.

Светлана Ибрагимовна, едва взглянув в мою сторону, берёт себя в руки, привычным жестом поправляет растрепавшиеся волосы и, выпрямив спину, уходит прочь.

Ноги более не держат меня, я устало опускаюсь на ступеньку лестницы, и буквально через минуту ощущаю холодную поверхность крашеного бетона. В приоткрытую дверь столовой вижу, как Люда собирает в ладонь хлебные крошки, а Дима, низко опустив голову, раскладывает столовые приборы. Повариха тётя Маша разливает по кружкам чай, словно бы ничего не случилось…

– Димка нечаянно уронил на пол несколько кусочков хлеба, а тут она зашла, как будто специально, – в глазах Люды кипят слёзы.

– Она и правда могла вас поставить на колени?

– Не знаю, может быть.

– Люда, давай успокоимся и позовём остальных на обед.

Обед оказался довольно безвкусным – пустые щи и макароны с сосиской.

…

Я гляжу в окно: капли осеннего дождя сбегают по стеклу, а голые ветви деревьев будто цепляются за свинцовые тучи, нависшие над городом.

В Детском доме – «мёртвый час».

Я сижу в своём кабинете, обхватив голову руками, и не могу сосредоточиться, чтобы вписать в журнал несколько строк о проделанной за день работе.

Как жить дальше? Сделать вид, что ничего не случилось?

Я отодвигаю журнал, закрываю кабинет и решительно спускаюсь на первый этаж. Мне нужен психолог, именно он в данной ситуации – и противоядие, и лекарство, и надежда…

– Входите, присаживайтесь, – Татьяна Сергеевна поджимает и без того тонкие губы.

Слова рвутся из моей груди наружу, неприятная дрожь охватывает тело, и я безвольно опускаюсь на краешек стула.

– Кажется, я знаю, почему вы здесь, – сухо говорит Татьяна Сергеевна. – Вы по поводу той дурацкой ситуации, что случилась сегодня в столовой, верно?

Молча киваю…

– Послушайте, Юлия Ивановна, у вас есть родители?

– Да.