Дмитрий Лашевский - Трилогия пути

– Ах, хитрый татарин! – зарычал Белов.

Рома, войдя в створ, и не подумал разгоняться. Он фигурно использовал вращательный момент. Напору течения, стремящегося вмять лодку в нишу, у самого зева которой та проскользнула, он подставил короткую дугу разворота, спокойно опёршись на кипящую воду правою лопастью. Только на исходе вращения Башкаков чуть продёрнул вперёд. Всё заняло секунды, однако казалось невозможно медленным задним, которым байдарка загородила проход.

Белов не успел ничего крикнуть, да и река оглушительно клокотала. Ему оставалось только среагировать на Зуева, если б тот на что-то решился. Зуев видел, что скорость потеряна, впереди чужая байдарка, а струя несёт их слева направо, готовя удар. Ещё миг – и борт влепился бы в нишу. Автоматически Зуев выкинул вбок весло. Над самой водой оно вонзилось в гранитную грудь, и тут же сзади лязгнуло второе весло. Заманов хищно обернулся. Река застонала.

Упругие взвинченные мышцы реки схватились с неподвижной силой двух людей, упёршихся против воли вод. В какой-то безжизненный миг байдарка почти остановилась. Река выворачивала её из-под упора, мечтая опрокинуть. Зуев мгновенно вспотел. Байдарка накренилась, погрузив левый борт в пену, но уже течение вытаскивало её вперёд, остря параллелограмм сил. Гребцы одновременно толкнулись и схватили волну. С далёкой стороны, может быть, для изумрудной стрекозы, замершей на тихой камышине, для её стогранных глаз, – всё это было замедленным, прилипчивым касаньем. Белов даже не был уверен, ощутил ли Зуев, когда они качнулись на игле равновесия – и удержались. У него самого в животе, широко и часто ударяя, оттаивало.

В несколько взмахов они догнали уфимцев.

– Поздравляю, Стас, это точно наш человек! – воскликнул Рома, кивая на Зуева. Потом спросил его: – Ну, как, сердчишко не ёкнуло?

– Это он так извиняется, – пояснил Белов.

– Дорогой, – тут же взвился Рома, – ты бы мог постоять на бережку и подождать, пока асы пройдут.

– А ты бы улепетнул, – пробурчал Белов. – Вот злодей! Сам, небось, испугался, а теперь строит из себя тактика…

Заманов тонко улыбался.

Зуев обернулся к Белову:

– То есть, если бы мы сейчас киль поймали, – это входит в джентльменский набор?

– Ну, приоритет всегда за лидером. Никто ж нас, в самом деле, в спину не толкал.

– Тогда какого ж… – Зуев было начал, но осёкся. Неужели его, в самом деле, так проверяли? Он зло прищурился и вернулся к ровной работе.

Река успокоилась, её податливая геометрия, в точной лекальности быстрин, не требовала сейчас ничего, кроме упорства. Время и погода мелькали где-то сбоку. Километр за километром пьянящего спора словно сегодня же должны были разрешиться неким торжественным итогом. Ни один экипаж не хотел отпускать соперников, и часто они шли бок о бок. Они и на обед встали вместе.

– Ох, матушка, ноги затекли, – постанывал Заманов, вытянув руки и приседая.

Белов разминал спину. Башкаков неопределённо потыкал воздух и сел, отдуваясь, возле костра. Зуев очень устал, но, глядя на остальных, чувствовал в себе, где-то под лопатками, неуловимый признак преимущества, и хотел это выделить. Он подрубил высохшую ёлочку, принёс её к огню, потом занялся вещами, развесил на ветвях подмокшее, и ничего не отдыхал, пока в его миску не налили дымящийся условный борщ. Он взял миску с голодной лёгкостью, ожогами отогревая руки. С удивлением хотелось обратно в байдарку.

– Этак на Урал-реке, у казаков, в старину плавенный гон бывал, – неожиданно разразился речью Башкаков, лёжа на спине и прикрыв глаза. Он говорил неестественно тихо. – Тоже к осени, за красной рыбой. Сигнал дадут и – все разом на реку, а там кто обгонит, того и рубеж, загребай сети. Реку делили… Бударки у них назывались…

– Слушайте Диму, он у нас эрудит! – Заманов поднял палец.

Белов и Рома переглянулись. Гребля на туристской байдарке по изменчивой узкоструйной и каменистой реке не позволяла, чередуясь, долго идти друг у друга на волне. Поэтому гонка получалась на кто – кого. Не помогая турбуленциями, а постоянно подстёгивая друг друга, стремясь занять удобную позицию на перекате, внутренний радиус или беглый фарватер, поддерживая напряжение борьбы, связка из двух лодок шла быстрее, чем бы поодиночке. Экипажи нуждались в соперничестве, особенно догоняя. Однако же тут не было нарочитости или игры в борьбу: нужно было воспринимать так всерьёз, чтобы выкладывать душу. И действительно, под расклад каждый был готов и рад уйти в отрыв, зная, как это ударяет по отставшим, и полагая сброс конкурента довольным возмещением некоторому отягчению личной судьбы…

Эти мерцающие, узорчатые отношения связывали Заманова и Белова, продолжавших ревниво следить друг за другом. Минувшие часы обозначили равенство, но нарастало ожидание, что оно надломится, – и само нарастание, истончая, делало связь скоростей опасно-хрупкой.

После длинного, зигзагом, переката, река вынесла на плёс. Здесь было темно, как уже вечером, с крутых берегов на головы стекали тонкие плачущие ветви. На одной белела записка. Рома придержал, прочитал на ходу и засмеялся.

– Что там? – спросил Зуев.

– Лозинский поздравляет с днём рождения, целует тысячу раз, мчит на крыльях… ну, и прочие сантименты.

– Кого?

– Да дочку свою…

– Ну, так что? Раз рация есть, почему не поздравить.

Рацию передавали на шедшею последней байдарку, для экстренных случаев.

– Как с Южного полюса, – блеснул белками Заманов.

– И далеко они там умчали… на крыльях? – спросил Белов.

Рома посмотрел на часы с таким крупным синим циферблатом, что на нём, кроме календаря и компаса, возможно, располагался и барометр.

– В пределах, – объявил он. – Двадцать минут с обеда ушли. Вы как их хотите сделать – сегодня али до завтра потерпите? Можно бы и сегодня, да ведь у дочки день рожденья, настроенье человеку испортим, жалко…

Зуев зачерпнул воду и полил на цевьё. Рома продолжал балагурить. Вода была тёплая, храня верность лету. Рябь набегала с носа, и в минутную передышку байдарки остановились. Краем желания этот плёс хотелось отъединить и уснуть. Но он скрывал в себе очарованную скорость. Первым вступил Башкаков, Зуев взял повыше, Белов подхватил. Разогнавшись на мёртвой воде, сквозь вязкую тяжесть было – словно щекотливое предчувствие невесомости вмятого в своё кресло космонавта. Плёс крокодилово забурлил.

Когда байдарки выскочили на быстрину, они летели точно поверх воды, с чуть неловким ощущением холостой пустоты в руках. Обузданная река покорно несла их.

Под вечер, когда уфимцы, намереваясь, видимо, опять встать по месту, предпочитая детали комфорта крохам времени, улучив момент, резко оторвались, Белов и Зуев не стали бороться. Зуев мог бы поднажать, однако Белов решил отстать, не выпуская из виду. Он ценил свободу собственного хода, а целый день гнаться зависимо, рука об руку с соперниками, – в конце концов угнетало. Он бы и сам ушёл, но знал, как репьив Заманов.