Геннадий Мещеряков - На страницах юмор, шутки, а в душе тоска. Книга в трех частях

– Вот к вам со студенческой скамьи. Какой у вас одеколон приятный, с улицы – не надышишься. Распылителем пользуетесь?

– Сам распыляю, привык на ферме, хрюшки толерантные.

– Знаю, сама свинаркой работала.

– Свинаркой?

– Не помните? Я Аксинья дочь Клавдии, у вас практику проходила.

– Сразу бы говорила. Узнаешь хряка Володьку?

– Это он? Какой красивый, как живой.

– Ты насчет работы?

– Да, хочется на ферму, к свиньям, отрасль очень скороспелая.

– Я всегда говорил, пример бабам всегда с них надо брать, никаких демографических проблем.

– Если бы мужики на вас походили, а так – вроде в штанах, а без доброго семени.

– Ты мне нравишься, и обонянием, и задом крутишь не хуже других. Секретаршей ко мне пойдешь?

– Завлекала уже, чего там. С таким мужиком…

– Ладно, ладно. Чтобы меньше было недовольных, разрешим заходить в кабинет в масках, не бегать же мне каждую минуту в туалет.

– Правильно, Борис Борисович, и в целях незанесения вирусов гриппа, хоть свиного, хоть куриного.

– Вот что значит начинать со свинофермы, какой подход креативный к проблеме. Ты и раньше умом отличалась. Когда смешала семя всех хряков – производителей, ни одна свиноматка не оставалась без поросят.

– Под вашим руководством.

Раздался звук, похожий на хрюканье.

– Прости, ты своя: терпел, терпел.

– Терпеть вредно. Свиньи никогда не терпят, вот и растут как на дрожжах.

– Ты права, по себе чувствую. Следующего примем вместе. У тебя прическа под щетину, значит, и ум не короткий.

Втискивается человек – шкаф.

– Здравствуйте.

– Вам-то чего надо, вроде – в теле, в новых ботинках.

– Я сам глава, по обмену опытом приехал. Говорят, у вас хряк на стене, а воняет – не дохнуть, и это правда. Втрое меньше стало ходоков, что является главным критерием оценки работы администрации. Как вы этого добились? Мы сократили до часа время приемов, а ходоков стало втрое больше. Я фотографии всех животных на стену вешал, а бестолку. Ходоки, в основном, женщины, прут и прут.

– Женщины? Тогда просто, – вставила Аксинья. – Как секретарь Бориса Борисовича и как ветеринар по специальности, посоветую повесить на сцену напротив двери снимок жеребца, готового к случке, ну, вы понимаете. И половина ходоков улетучится. Даже мне бы стало неловко, а я в институте видела разных жеребцов.

– И человеческих, – захрюкал местный глава.

– Как просто. Где ты, Борис Борисович, нашел такую симпатичную девушку – я сначала подумал наряженная свиночка. Мне б такую. У моей секретарши под каждой ягодицей по стулу, лет двадцать так сидит.

– Интересно, посмотреть бы, – снова хрюкнул местный глава.

– Необязательно, и мы так можем, если стулья сдвинуть, – Аксинья повернулась, и главы подумали, что, может быть, она и права.

Главы долго обменивались опытом, пили водку из фужеров и оба поглядывали на Аксинью все с большим интересом.

– Куда идешь, Евдоким, с топором, лезвие отточил – бриться можно?

– Петуху голову отрублю на хрен, не разбудил сегодня, я и проспал, жена, Зинка, одна перла со станции баул, набитый памперсами. Пока дотащила, сама три израсходовала.

– Комедия, прям.

– Вместо палатки им пользуюсь.

– А зачем столько памперсов? У многих, наоборот, запоры.

– Скоро разжижимся, овощи в сельпо завезли китайские, а после них сам знаешь какой бывает стул.

– На пестицидах выращивают.

– Хрен знает на чем, а дристать нам. Вот Зинка и запамперилась.

– Петух – то в чем виноват?

– Я на него зол. Орет часа на два раньше, и одну рябу только топчет, другие куры ни одного цыпленка не вывели.

– Как и ты, он однолюб, гордиться надо, а не голову рубить. Лишь раз ты огорчил Зинку, помню, как она тебя лупяздила скалкой за Анку кривую, а ты только с ней постоял у забора.

– У Анки глаз кривой, а шесть мужей было.

– Причем тут глаз: на ее заду мы оба с тобой уместимся.

– У моей Зинки не уже.

– Прикольно, если их задами смерить.

– Тебя между ними сунуть, так, не дыхнешь.

– Если налопаются, а петуха не трожь. Президент виноват, он расширил часовые пояса.

– А кто кур будет топтать?

– Каждая вторая баба одна живет, ничего. Подумаешь, куры? Другого петуха купи. А этот со своей рябой, как и ты с Зинкой, олицетворение крепкой семьи.

– Зря тогда топор точил?

– Почему, зря? Рискни хоть раз в жизни, иди поколи дрова соседке, одинокая она, будет рада помощи: десять лет без мужа.

– Скока?

– Десять уж минуло, как скопытился Кондратий. Конем его звали. Хилым был, но все время ржал. Скажешь ему, здорово, Кондратий. Ио – го – го! – ржет. Как твоя кобыла, не понесла еще? Снова: ио – го – го! Поговаривают, кто так ответит ей, затащит на гумно. Что тебе стоит так заржать и расколоть два – три чурбана?

– Свой бы чурбан Зинка не расколола. Соседка ей же и похвалится: с детства вместе на прутиках носились по деревне.

– Вот и стали ведьмами.

– Твоя Варька, не лучше. Обварила тебя кипятком за близняшек, которых ты в тракторе катал, потом сама на себе волосы рвала, мошну твою сварила вкрутую. До сих пор ходишь мерином.

– Отпускает понемногу, своей не говорю, ну, ее, меньше контроля. Близняшки, как две ивы, прижмутся, трактор не глушу. И соседка твоя тоже не липа. Давай, чего боишься с топором? Всегда можно сказать, что рубил дрова.

– И то, Пахом, правда. Может, сразу через плетень махнуть, она вчера мне подмигнула.

– Я всегда, Евдоким, считал, если эпилог есть, роман будет.

Ведьма вылетела из трубы, попав в крону нависшего над крышей цветущего тополя. Пух особенно крепко цеплялся за сажу на лице: начнешь стряхивать – превратишься в десантника. Вон, один из них, Мишка, лежит в лопухах у забора. Из армии пришел месяц назад, а пьет и размазывает лицо каждый день. Перед кем выпендривается? Машке за тридцать. Сама вместо воды наливает в самовар самогонку. Больше девок нет, да и одиноких баб. Одни сестры Кулевы. Что считать Дарью, как репей к Кузьмичу одноногому прилипла. Говорит, у него оторванная нога отрастает, только без ступы. Другие грамотой не лучше. Пахомычу – за девяносто, а «ишо жаних», каждый год сватается к приезжающей на лето в деревню Татьяне Львовне. У нее двести килограммов веса и соответствующая одышка: только охает и ахает, что, видимо, возбуждает Пахомыча. А пямяти у него нет вообще. Приезжие хохмачи расплачиваются с ним за продукты старыми деньгами. Сколько он их скопил под матрацем?

Разыграть некого. В соседней деревне есть свои ведьмы, еще заставят мести конюшни, если прилетит к ним. Хоть с десантником шути.

Тормошит его:

– Просыпайся, пора в поход.

– Ты кто? – таращит он глаза.

– Как кто? Не видишь – твоя напарница. Сейчас в аду будем гонять чертей, зажрались они у своих котлов.