Геннадий Мещеряков - На страницах юмор, шутки, а в душе тоска. Книга в трех частях

– А если они депутаты?

– Кто бы их выбирал, да и Чуров пока концы не отдал. Надевай берет – больше испугаются.

– Да, я не десантник, в хозвзводе служил, у меня и в военном билете записано, что плотник.

– А почему мажешь лицо, носишь берет?

– Машке мозги пудрю.

– У нее же нет мозгов.

– И правда, давно б раскусила.

– Ладно, не сдам тебя, но за это перекроешь мне крышу дома, как наступлю, разваливается.

– Это мы легко, тес давай, да гвозди.

– Я ведьма, а не лесопилка, сам все найдешь, не то килу наставлю, будешь ходить в раскорячку.

– Не надо, только не килу. Сам ножовкой доски из бревен напилю, – испугался Мишка.

– Ладно, десантник хренов, попей чайку у Машки и за работу.

Настроение стало лучше, и она опустилась во дворе дома Натальи Львовны.

– Все гнешь скамейку, а твоего Пахомыча сестры Кулевы обхаживают, уведут у тебя жениха.

Что тут произошло, видели бы вы?

– Ох, – охнула Татьяна Львовна, поднялась на дрожащие ноги и побежала (как протиснулась в калитку?) к дому Кулевых. Что делает ревность? Татьяна Львовна стала произносить слова даже на бегу, да какие: «глаза выцарапаю, пасть порву…» Потом ее везли от Кулевых на телеге.

– Сколько за свинью возьмете? – спросил приезжий заготовитель.

– Так, бери даром, – засмеялись Кулевы.

– Не отдам, – подбежал Пахомыч, – это моя свинья, я на ней жанюсь.

У заготовителя выпучились глаза:

– Старик, на свинье? Или у вас такая традиция?

– Десять лет я к ней сватаюсь, – добавил масла в огонь Пахомыч. Все загалдели, а ведьма быстро на метлу и во двор к Кузьмичу. Он строгал из березы деревянную ногу.

– А Дарья говорила, что у тебя новая нога растет, только без ступы, – заводит его.

– То растет, то не растет, а эта еще в березе выросла. Вот, сделал, чтобы гнулась, но скрипит стерва.

– Теперь тебе к Дарье не шастать, и скрип твой не услышат. Уезжает она, нашла себе молодого в городе. Случайно узнала. Вон, идет к тебе прощаться, полечу я, не до меня вам будет, – а сама на тополь и смотрит.

– Значит, хочешь ноги сделать? – сказал Дарье Кузьмич.

– Хотела, когда ты еще лежмя лежал, помнишь, здоровую ногу подвернул? Одной, которая без ступы, только и шевелил.

– Теперь со ступой нашла?

– Так, без ступы, как будешь ступать – то? Вот в город еду, сюрприз тебе сделаю.

– Ни хрена себе, сюрприз? Врала-то как: одноножик мой, тьфу.

– Скрип твой надоел.

– Ну, и катись к черту, колода дырявая. Едет она в город.

– Кому ты кроме меня нужен-то.

– Хочешь сказать, других баб нет? Забыла про ведьму? Прилетала уже, намекала на твой сюрприз.

– Посмотри на себя, скороход несчастный. Скрипи – не скрипи – больше не пущу. Хотела протез ему в городе купить, а он культяпится, – повернулась она и ушла.

У ведьмы стало на душе радостнее: сделала сегодня три пакости. А в ушах звучали слова Кузьмича про то, что ведьма тоже баба. «Ведь и правда!» – и она крепче сжала ногами черенок лопаты.

Запах скошенного на лугу разнотравья доносился до конюшни, попадал в ноздри стоящего там жеребца, и хотелось ему поноситься по туманным разливам Иргиза, разбивая на осколки хрустальный воздух, и потягаться в скорости с ветром, сгибающим до земли молодые прибрежные деревья. Это был Гром, сын республиканского рекордиста Буяна, завоевавший два именных приза, а денежных – не сосчитать.

Вот и завтра должны состояться скачки, но о них позаботится его наездник и старший тренер Мельников, главное – победить, на кону – миллион рублей. Они с тренером неразлучны, вместе купаются в Иргизе, вместе носятся по большой и малой беговым дорожкам ипподрома, иногда засыпают вместе: Гром – в стойле, тренер – в кормушке, когда переберет лишнего после удачных бегов или скачек.

Старший тренер отвечает за всех лошадей, но Гром у него любимчик, они даже понимают друг друга.

Однажды на конеферму попала дочка знаменитых родителей четырехлетняя кобылка Дымка, он влюбился в нее. Тренер часто выпускал их вместе в пойменные луга на разнотравье. У них теперь есть собственный сын жеребенок Витязь. Быстроногий, не отстает от родителей, когда, распустив гривы, они мчатся по степному водоразделу.

– Зачем выпустил Грома, Александр, а если поранит ногу перед скачками? – с укором сказала Мельникову ветврач Уколова. – Вон как бесится.

От Иргиза доносились ржанье и топот копыт резвящегося коня.

– Все будет путем, – ответил тренер, а про себя подумал: вот и решение вопроса. Надо пустить слух, что Гром слегка поранил ногу, и теперь, мол, ни о каком призе не может быть и речи, достаточно, чтобы узнали об этом первая сплетница в деревне бухгалтерша Неелова и участники забегов с других конеферм, повалят со всех концов претенденты…

Ипподром в форме двух приставленных друг к другу гигантских подков прижимался одним боком к лесопосадке, другим – к Иргизу. Сделали бы его еще больше, в степи места хватит, но зачем, беговые дорожки близки стандартным.

Они шли на ферму рядом, говорил тренер, но Гром, кажется, понимал все.

– Тебе надо похромать только до старта, – убеждал тренер, – а дальше расправляй гриву и лети как на крыльях. Для убедительности я тебе ногу бинтом перевяжу – это усилит впечатление.

Конь тряхнул головой, соглашаясь, и весело заржал, только мускулы перекатывались под бархатной кожей.

У конюшни встретили ветврача Уколову.

– Накаркала, Светка, растянул Гром ногу, видишь, прихрамывает.

И, кажется, захромал конь, главное в этом убедилась Уколова.

– Сделаем компресс, поможет.

– Да и массаж не мешало бы, – добавил тренер. Одно дело сплетница наговорит, другое – ветврач. Даже Фома неверующий с фуражного пункта посочувствовал, об остальных и говорить нечего.

– Как рысак побежит на трех ногах-то, или запасную выпустит, – съехидничал конюх Матвей.

– Рысь будет более мягкой, – весело ответил тренер: значит, всех убедили. Будет умора!

Настал день скачек. Собравшимся на ипподроме радостно улыбалось солнце, дул с Иргиза прохладный ветерок, насыщенный запахами луговых трав.

Приехали сюда депутат Семенов – любитель лошадиных скачек и игры на тотализаторе, заместитель главы муниципалитета Старшова в майке с изображением племенного жеребца. Собралось много других руководителей и просто зевак: лошадей в селах осталось мало и некоторые их еще не видели.

Мельников вел коня на старт, шепча ему что-то на ухо, и тот согласно кивал головой, чуть прихрамывая на переднюю перевязанную ногу. Одни радовались, другие, поставившие на Грома, чуть не плакали, некоторые меняли ставку.

– Отгремел ваш Гром, – потирал руки Семенов.

– А это еще мы посмотрим, – отвечала расстроенная Старшова.