Альберт Светлов - Орфей неприкаянный

– Ну чего же ей не хватало—то? – недоумевала старушка, придвигая мне тёплый душистый пирожок с рисом и луком. – Мужик трудолюбивый, хозяйство богатое! Корова, поросята, куры! Продукты свои! Парнишка отца обожает, а она, как обезумела. «Не люблю, – кричит, – его. Не собираюсь с ним жить!» Ой, не представляю, куда они теперь! С её—то характером! В голове ума нет!

Словно снег из поднебесья, Кобылина свалилась на нас на следующий день после операции. Приехав из больницы, я обнаружил, что в квартире кто—то побывал, нашёл на холодильнике флакончик женских духов, а в большой комнате – неразобранную матерчатую сумку с вещами. Сама Нелли нарисовалась около девяти поддатая, предложила сбегать за бутылкой. Я отказался, напомнив о необходимости с утра топать на работу. Нелли фыркнула, и ни слова не говоря уползла в гостиную, прикрыв кухонную дверь.

Назавтра выяснилось, – готовить съестное сеструха не намерена, зато как саранчазамечательно сжёвывает мою стряпню. Бич пакеты, хранившиеся в кладовке, она спрятала у себя в шмотках, молоко выпила, а варёный картофель и сосиски сожрала. Ставить овощи на плиту заново времени не оставалось, я погнал в клинику, стараясь успеть в часы приёма, да там и обмолвился о политике разграбления и нахлебничества, осуществляемой Нелькой.

Утром «королевна» наведалась к бабуле, прослушала нотацию и, вернувшись, устроила яростный скандал, чудом не переросший в драку. Я уже присматривал, чем стану обороняться от мечущейся по коридору, раскрасневшейся вопящей дурным голосом восьмидесятикилограммовой лошади, стулом или «лентяйкой», когда неожиданно заверещал звонок. Это оказалась соседка, бабушкина добрая знакомая. Услыхав ор, доносящийся из—за стенки, она решила проверить, всё ли у меня в порядке, а заодно попросила отвезти для больной кураги и тёртой свёклы.

Обрётшая хладнокровие Кобылина, едва гостья удалилась, потребовала, чтоб я не попадался ей на глаза, и заперлась в зале. Нельке ничего не стоило воткнуть в человека что—нибудь острое из попавшегося под горячую лапу. Подобное коленце она однажды выкинула с брошенным муженьком, пригвоздив, в одной из потасовок, его запястье к столу старинной металлической вилкой с тремя зубцами. Зная о данном факте её насыщенной биографии, я считал дни до отъезда драгоценной родственницы, не выходил из комнатушки, и появлялся на кухне набегами, лишь для того, чтобы разогреть чайник и перелить кипяток в термос.

Постепенно до меня дошло, в чём крылась загадка её неадекватных действий. Причины семейных тайн лежат близко от поверхности. Ковырни перочинным ножичком, и ты утонешь в засасывающей липкой болотине взаимных обид, недоговорённостей, сплетен, чёрной зависти. Во мне Нелька видела ни к чему не годного типа, мешающего ей и дитю переселиться на новую жилплощадь. С тех пор она и находится со мной в смертельной вражде, не поколебленной даже триумфальным въездом на квадратные метры раздора, последовавшим вскоре за моим переездом к Лине.

Получив зарплату за май вечером 30 декабря, я созвонился с Туровым и предложил ему встретить наступающий год вместе. Утром 31-го он пригнал, и мы, прошвырнувшись по магазинам, закупились необходимым. До темноты жарили, парили, варили, строгали «Оливье» по туровской рецептуре. По квартире витали неповторимые ароматы приготовляемого мяса, подливки, гарнира. Настроение, смазанное от проживания рядом с Кобылиной, чуть выправилось, и в будущее я глядел с робкой надеждой. Впрочем, в том возрасте, что мы с Пашкой находились, в грядущее смотришь с заветной мечтой, независимо от творящегося вокруг. Сие есть закономерность. Салаты, запеканки, фаршированные кальмары, окорочка в чесночном соусе и майонезе получились замечательно. Мы, закусывая ими «Сангрию», чередуемую с притараненной Туровым водкой «Посольской – экстра», любовно именуемой им «Козыревской», до трёх ночи пялились в телевизор, лениво обмениваясь историями из жизни педагогических коллективов.

Один и тот же сон изводит меня вот уже целую неделю. Я и ЛидаЛина пытаемся спастись от некоего человека в широкополой чёрной шляпе, облачённого в тёмные одежды, держащего в левой руке мачете. Призрак – левша. Он стремится нас убить. Каждый раз он почти догоняет свои жертвы, и ускользнуть удаётся исключительно благодаря имеющемуся у меня средству телепортации. Но преследователь неутомим, он опять и опять, словно неукротимая машина, равнодушный флегматичный автомат, настигает беглецов, распахивая пинком створчатые двери фойе больницы, и шагает, шагает, чеканя высокими берцами звуки пистолетных выстрелов в гулких коридорах. Он подобен танку, неторопливому, но неумолимому. При его появлении брызгает в стороны медперсонал, а я хватаю первую попавшуюся каталку и толкаю её на инфернального незнакомца. Моя жалкая потуга даёт нам небольшой шанс, мы порхаем за угол, очутившись, отчего—то, не в следующем отделении клиники, а на втором этаже школы, где я некогда учился, аккурат у кабинета химии.

Зная, он вот—вот появится, тороплюсь, тяну Лину к выходу, но в её лакированную белую туфельку что—то попало, и девушка начинает хромать. «Осторожнее, Сергей, помедленнее, я устала», – срывается с губ любимой. Я опускаюсь перед ней на колени, стаскиваю с её ступни парадную обувку, не предназначенную к беготне, выбиваю надоедливую песчинку, и в этот миг Лина в ужасе вскрикивает, судорожно вцепляется в моё плечо. Над нами вырастает мрачное облако, грозной безмолвной молнией сверкает стальное морозное лезвие. Удирать – поздно, защищаться – бесполезно. И я ударяю по кнопке прибора телепорта, висящего у меня на груди, на цепочке, и смастыренного неведомыми умельцами в форме брелока автомобильной сигнализации

Мы мгновенно оказываемся на улице, за зданием. Я возвращаю обувь Лине, и она подгоняет: «Скорей в „Нью—Йорк, Нью—Йорк“. Туда ему хода нет!» Да, он отыщет нас везде, всюду, но не там. Это убежище ему не по зубам. Оно для него не существует. Бежим сквозь густой пенный цветущий черёмуховый сад к торцу корпуса, и на какую-то секунду я, выпустив тёплую ладошку, теряю Лину из виду.

«Лина!» – испугавшись, кричу я.

«Тише, Серёженька, я здесь», – она на соседней аллее.

На Лине советская ученическая девчачья форма, белоснежный фартук, светлые гольфы.

На мне – синие брюки, розовая рубашка, пиджачок не по росту. Великоват. Мы, что, выпускники? Точного ответа не существует.

«Знаешь, я раньше считала, что свобода есть, а теперь уяснила, – свобода состоит из тысячи наугад выбираемых несвобод».