Елена Поддубская - Конспекты на дорогах к пьедесталу. Книга 2. Колхоз. Часть 1

Серик говорил с сильным акцентом, путая рода и падежи. После вступительных экзаменов он занимался дома русским языком с милой и старой апой Карлыгаш, прошедшей и массовые переселения русских в Казахстан во время голода 30-х годов, и эмиграцию во время войны, и покорение Целины. Но сейчас от волнения Серик опять забыл все советы бабушки.

Стальнов, попросив Кранчевского подождать с каким-то очередным вопросом, подошёл к Николиной и смело приложил руку к её лбу.

– Фью-ю… Да у тебя тридцать девять, не меньше, – Володя посмотрел в её мутные глаза. Толпа студентов зашевелилась. Чернухина, тоже потрогав лоб прыгуньи, присвистнула. Кириллов, впечатлённый мимикой Риты, кивнул на Бережного:

– Ребята, надо Рудику сообщить.

– Сообщим, Толик, погоди, – удержал его на месте Кирьянов. Два бегуна были удивительно похожи внешне и одевались часто тоже одинаково. Оба стояли в кирзовых сапогах и шерстяных спортивных костюмах, кофтами от которых подпоясались. За схожесть их нарекли «близнецами» и звали Кирьянова «Толик-старший», а Кириллова – «Толик-младший». Средневики устремили свои близорукие взгляды на крыльцо.

Бережной что-то усердно объяснял коллегам. Тофик Мамедович Джанкоев, потея в костюме лыжника, менял выражение лица с удивлённого на расстроенное. Удивлялся тому, что слышит, а расстраивался от того, что видит: рядом с преподавателем лыжной кафедры шумно дышали коллега по биомеханике Панас Михайлович Бражник и его кокер Золотой. Впрочем, дышали они не только шумно, но и одесской колбасой с чесноком.

– Ребята, а как вы думаете, Рудольф Александрович тоже с нами едет? – спросила Сычёва. В июле её все запомнили по широким кедам и целлофановому пакету, с которыми она не расставалась. Стоя в заднем ряду, девушка теребила ручку саквояжа, словно собралась в поездку по Европе. Однако примитивная стрижка горшком, непрочёсанные тёмно-русые волосы, неловко сложенные черты лица и безразличный взгляд выдавали в ней жительницу русской глубинки, настроившуюся на работу в поле. Наряд был тоже соответствующим – шаровары с завязками на щиколотках, как у гуцула, длинный тяжёлый свитер ручной вязки и войлочные, похожие на ортопедические, полусапожки – на толстой непромокаемой подошве и с молнией от носка и по всему подъёму. Вопрос Сычёвой, снарядившейся, как на Крайний Север, вернул всех к Бережному, шевелящему пальцами в растоптанных сандалиях. Он чувствовал себя явно неуютно в сползающих длинных шортах – из экипировки, пригодной для колхоза, у Рудольфа Александровича был только толстый спортивный пуловер, завязанный на шее.

– Непохоже, чтобы наш Рудик в колхоз намылился, – Юлик Штейнберг поправил на Ире Станевич шерстяной жакет на пуговицах и воткнул в его петлицу цветок клевера. Студентам «единички» показалось, что Он из Харькова и Она из Омска так и простояли на этом месте и в этой позе с первого дня их знакомства во время вступительных экзаменов. Ира, застенчиво улыбнувшись, поправила воротник куртки Юлика, что-то отвечая ему на ухо. Улыбка на лице Штейнберга была шире Босфорского пролива. Ребята стали добродушно закидывать их шутками и намёками. Но тут в микрофоне зашипело.

– Доброе утро, дорогие мои! – улыбкой ректор Орлов вселял доверие. – Рад видеть вас здесь отдохнувшими за лето и ещё больше помолодевшими, – Иван Иванович обернулся на преподавателей и наткнулся взглядом на Блинова. Кто-то из студентов тут же подметил, что в ботинках необыкновенно маленького для мужчины тридцать восьмого размера, с пузом и в коротковатых штанах ректор по хозчасти похож на Карлсона, которому с праздничного пирога достались только свечки.

Дождавшись от подчинённого кислой улыбки, ректор продолжил: – Сегодня мы все отправляемся не в колхоз, как вы думали, – тут Орлов сделал театральную паузу. Недоумение одних сменялось удивлением других и радостным ожиданием третьих. Решив, что эффект достигнут, мужчина вытащил из внутреннего кармана пиджака какой-то листок и прочёл с него: – Так вот, едем мы совсем не в колхоз, а в совхоз, – ректор поднял указательный палец. – Совхоз Астапово в посёлке с таким же названием, который находится в нашей же Московской области, но только в районе города Глуховицы.

– Луховицы, – поспешила поправить Горобова, до этого согласно кивавшая. И хотя декан говорила тихо, микрофон сработал без помех. Смех зазвучал теперь и за спиной говорящего.

– Да? А я думал Глуховицы, от слова «глухо». Ну, тем лучше, – Орлов тоже смеялся, и никто так и не понял, то ли он ошибся, то ли заготовил шутку заранее. Поговорив о возложенной на всех ответственности за сбор хорошего урожая и про то, что он надеется на благополучный исход мероприятия, что вызвало смех менее оптимистичный, Орлов передал слово Наталье Сергеевне. Она стояла в большом берете и с шарфом на шее, повязанным поверх лёгкого джемпера, – как будто уже сейчас она была готова собирать картошку. Не хватало только ведра в руках. Голос декана зазвучал строго, особенно на фоне добродушного тона предыдущего оратора.

– Так. Программа дня для студентов обоих факультетов следующая: сейчас проверим списки, затем – посадка. Заполнение автобусов произвольное. Салоны не забивайте, транспорта достаточно. А то привезём давленные помидоры вместо бойких студентов, – Горобова подождала, пока стихнут смешки, проверяя что-то в записях, и продолжила: – Ехать долго. Поэтому попрошу обойтись без шума, нытья и похабных песенок. С теми, кто меня не понял, я разберусь персонально. Далее. Владимир Ильич Печёнкин, наш парторг, – Горобова в полуобороте протянула руку назад и сделала многозначительную паузу, – а также ректор по хозяйственной части Сергей Сергеевич Блинов и комсорг института Валентин Костин сядут в разные автобусы. Учтите и это.

Старшекурсники недовольно зашумели. Названные вышли вперёд. Парторг, стоящий в очереди к микрофону, кивнул. Валентин тихо взвыл, а собака Бражника отозвалась. Обильно потеющий Блинов выругался одними губами, утёр лицо большим носовым платком и выдохнул через сжатые зубы. Пока кто-то смеялся, а кто-то, наоборот, взгрустнул, Горобова попросила парторга подождать. Печёнкин сосредоточенно готовился рассказать о недавней смене правительства Войцеха Ярузельского, доведшего страну до продуктовых карточек. Поляки откровенно голодали вот уже несколько последних лет, и советский коммунист Печёнкин никак не мог об этом молчать. Рассуждения о Польше как нельзя кстати сочетались с темой предстоящей сельхозпрактики и могли явиться важным мотивирующим аргументом.

Сообщив перед линейкой Орлову и Горобовой о том, что в пути хочет прочесть лекцию, парторг получил откровенное одобрение ректора – Иван Иванович не переживал, о чём будет идти речь в салоне автобуса, так как оставался в Малаховке А вот Наталья Сергеевна, наоборот, переживала, что все три часа пути придётся слушать ржавый голос парторга, да ещё, не дай бог, отвечать на его заковыристые вопросы о внешней политике. Декан спортивного факультета была сильным человеком, но не настолько, чтобы подвергать испытанию свою психику в ближайшие полдня, поэтому то, что ей необходимо сесть в другой автобус, она придумала экспромтом. Комсорг Костин и завхоз Блинов оказались заложниками решения декана. Сожалея о нём, завхоз мысленно прикидывал, успеет ли он до отправки сбегать в магазин напротив института за пивом, оставленным ему золотозубой продавщицей Марковной в загашнике, а комсорг посмотрел на солнце так, словно прощался с ним навсегда. Не к месту чихнув, Валентин извинился и вернулся в строй к преподавателям.