Тамара Злобина - Бабаёжкины секреты. Сказки

– Как выслушать-то? – сильно сбавил тон Потапыч, когда она лишь глазки закатывает и молчит?

– Несите ко мне в избушку! – приказала бабуся-Ягуся. – Для начала – пусть оклемается, горемычная, в себя придёт, а потом и ответ держать будет.

Подняли её, перенесли в избушку бабуси. Отмыла она деушку, в чувства привела, успокоила. Сначала сама выслушала, потом и обчеству представила.

Девушка сильно сначала заикалась и путалась, потом всё же свою мысль довела до понимания.

Оказалось, что выкрал её из родительского дома, пришлый молодец, завёз в чащобу непролазную, да там и оставил.

– Блукала я, блукала, – жалилась обчеству деушка, думала, что николи из чащи не выйду. Сколь дён блукала – не помню уже. Питалась ягодой лесной, пила из озёрец мелких, ночевала на деревах. Ну, вот и доблукалась до вас…

Не выгнали деушку тогда из Лесу – пожалели, но прозвали её Кикимора-Приблудница.

Через месяц стало ясно, что пришлый молодец не просто её выкрал, но и семя своё посеял. Это и была бабуся моей подружки Кики-Болотницы.

Вот от неё и высказывания у Кики странные, которые всплывают в её памяти время от времени и выливаются наружу:

– Не знат, не понимат, не сображат – сидит и выбражат.

Ну, вот, опять отвлеклась на мелочи посторонние! Так о чём это я? Так об зятьке своём бестолковом, из гнезда человеческого выпавшем до срока..

Звал к себе в гости зятёк. Как поняла: для приличия звал. Да и совестно было не позвать: столько подарков лесных в свою телегу крутую нагрузил, что задние колёса чуть не наполовину в землю ушли. Лесные дороги – это вам не магистрали, тут и ногами не везде пройдёшь, чтобы не изгваздаться, а уж на телеге – и гутарить неча.

Проводила его до околицы на ступочке заветной, платочком помахала, ворону наказала проводить дале и проследить, чтоб никто ничего у него не отобрал, и зятёк довёз до доченьки моей, Василисушки, все мои подарочки: и накидочку воздушную, что в любом подворье сделает её незаметной, и варежки, что теплом моей души будут согревать доченьку в зимние времена, и скатёрочку паутинистую, что и накормит, и напоит, и развеселит.

Пригрозила, что накажу даже за мысль озорную, а уж за попытку ограбить зятька разлюбезного – точно в колоду оборочу, и на своей границе поставлю, шоб другим было неповадно.

г. Саратов.

29. 12. 2009 г.

Кто о чём, а баушка-ёжка о годе Новом. Так оно и понятно: году начало – жизни начало.

Не все, думаю, со мною согласные, ведь жисть наша – столь разная, как моя, например, ступочка и тот железный зверь с крылами, что рычит над Лесом нашим, отравляя отходами и Лес наш заповедный, и жителей лесных, насылая на них и болезни, и нервозность, и страхи разнопёстрые.

Мы-то живём с Лесом нашим в унисон, а те, кто в том звере рычащем без всяких унисонов обходятся, и потому у них ни начала нет, ни конца, и потому они не чуют ничего вокруг, не видят ничего.

Впрочем, не затем баушка разговор свой затеяла, чтобы, разлюбезные мои, морали читать, жалится на разрыв меж нами уже непреодолимый. И байки читать о лесных обитателях, где и сама обитает-бедует, рассказывать баушка сегодня не станет. Всё-таки – Новый год идёт по всем весям и лесям…

Она просто хочет напомнить одну забытую песенку о ёлочке – красавице лесной. Может быть, кто вспомнит?

Грустная песенка, конечно, но больно по душе Бабе-Яге, в одиночестве встречающей этот Новый Год, ведь она тоже женчина. И ей тоже хочется и тепла, и слова приветного…

Уж простите, старую – тоску нагоняю… С Новым Годом, разлюбезные мои! С новым счастьем! С новым здоровьем! Пусть всё будет новым, но пусть всё будет родным и близким…

Ваша скандальная Баба-Яга вам этого желает, которой совсем не хочется сейчас скандалить.

Ну, вот, обещала не жалится, а сама… Уж простите баушку. Не песенка ли навеяла на неё печаль вековую? А может обещание Василисушки, что приедет, наконец, проведать матушку перед праздником Новогодним, а сама с Ванькой-супружником на турецкие кущи подалась.. Даже Кот Баюн этого не понял.

– Ах, Василька, обманщица! – заявил недовольно. – Я для ней подарочек приготовил чудный, а она… Так обмануть наши надежды. Не забуду я ей энтого неуважения к нашим надеждам и чаяниям!

– Насильно мил не будешь, – буркнула ему в ответ, и улетела на ступочке прочь. Настрой был, видать, совсем не летательный, потому ступочка моя и взбрыкнула, и в самый глубокий сугроб нырнула, отказав в полёте.

Вылезла из сугроба, злая, как сто бабаёжек: глаза пылают, шевелюра дыбом, платье полу-праздничное, в местах особенных почему-то поползло (обманула Кики – некондишн подсунула).

Волченя променад делал поблизости – пасть ощерил и издал что-то очень похожее на хохот. Я только ручкой махнула и снежным комом ему пастюку залепила. Упал он на передние лапы, хвост вверх задрав, и заверещал тоненько:

– Прости, баушка, это я неподумавши вякнул супротив тебя. Прости окаянного! Ничего не видел, ничего, не слышал, ничего никому не вякну.

– Попробуй только вякни что супротив, – пригрозила ему. – Язык – сам откусишь, без моей помощи.

Понял Вова, что баушка не шутит – так на четвереньках, с поднятым хвостом и отполз, как партизан, в свою нору.

Ступочку свою назад, домой волоком тащила, всю дорогу внушая ей истины прописные: против баушки мыслить ничего супротив не моги, ронять её гордость и достоинство – не моги, вред причинять своей хозяйке – не моги.

А перед избушкой пригрозила:

– Ещё раз так уронишь, баушку – расщеплю на чурочки и в печи русской стоплю.

Неожиданно избушка моя на курячих ножках с испугом заверещала: видать на свой счёт приняла.

– Не нервничай, – ответ ей дала, – не про тебя гутарю – ступочке-предательнице внушаю правила жизненной необходимости.

Избушка приободрилась, а ступочка – даже скукожилась: знает мою характеру – побаивается, когда носом её в пакость суёшь. Не часто это бывает, но всё же…

Так, что в этот Новый Год мы с Баюном вдвоём вокруг Ёлочки плясали и пели песенку про неё любезную: