Владимир Царанцев - Без вести пропавшие солдаты Манштейна. Часть первая

Где есть фруктовые деревья, там и опилки от них найдутся. Уж что-что, а опилок из-под пилы хватит на двадцать кур. Натёртые солью, чесноком и чёрным перцем, с базиликом и красным луком, обмазанные деревенским растительным маслом тушки смотрелись на утреннем солнце очень красиво. Растопив коптильню и отрегулировав в ней тягу, я пошёл навешивать двери на туалет, по красоте и исполнению не уступающий Эрмитажу, за что и получил всеобщее восхищение в лице моей тёщи:

– Умница ты моя, такую красоту сделал! Теперь хоть Галка домой торопиться не будет! А то дует ей! – тёща явно была довольна. – Переезжайте в село, домов вон, сколько стоит – выбирай любой! А то понаедут басурмане – ишаки спать ночью не дадут! Ты рукастый у нас, любой дом восстановишь, в хозяйстве коровёнку заведёте, детям козье молоко тоже полезно. Гусей штук двадцать, курей с полсотни, накормил их утречком и спи – отдыхай, ну, дров из лесу привёз, напилил-наколол и опять спи-отдыхай, – убеждала меня тёща в лёгкости крестьянской жизни на хуторе.

– Ну, какой из меня, к чёрту, крестьянин, если я пырей от порея отличить не могу, ну Вы сами подумайте! А вдруг корова опоросится, где я ей буду акушерку искать или коза понесёт?! Нет, мать, это не по мне! Этой науке крестьяне всю жизнь учатся! А я всю жизнь в городе прожил.

– Что ты говоришь?! Корова у него опоросится, вот, прости господи, турок! – возмутившись, всплеснула она руками, – это же всем понятно, корова не поросится, а ко-тит-ся! – и замолчала, обдумывая, что же она сказала. Плюнула и пошла проверять, как коптятся куры.

Посмеявшись про себя над промахом тёщи в её неудавшейся вербовке зятя в «нового крестьянина», я отправился делать то, в чём разбирался гораздо лучше, чем принимать окот у коровы. Давно у меня было желание очистить пустующий соседский участок, брошенный и заросший крапивой и частоколом чернослива, который не давал нормально жить и дышать трём прекрасным яблоням. Но мало вырубить, нужно было вырубить так, чтобы не осталось пеньков на участке, а это, поверьте, очень трудно. В шесть-семь метров высотой срубленный ствол с листвой на самой макушке надо ещё протащить по зарослям тёрна и крапивы. В общем – мама не горюй! И если бы не гуцульский топор на длинном топорище, купленный по случаю, то спина бы точно треснула. Но и с наточенным топором, закалённым в масле и доведённым лезвием до остроты бритвы, я смог вырубить эти дебри только наполовину. За однообразной работой как-то незаметно пролетел день, и пришла пора собираться домой.

Приняв душ, я с удивлением увидел, что багажник машины открыт и там стоит громадная сумка, уже явно чем-то наполненная под завязку, рядом стояла большая кастрюля с привязанной к её ручкам крышкой, чтоб не тарахтела в дороге. Блестела на солнце связка начищенных шампуров и выглядывала пузатая авоська с первыми яблоками белого налива.

– Мама, ну что Вы опять мне так много всего положили?! Жена только через неделю приезжает, а за это время половина продуктов пропадёт.

– Не пропадёт! А если и пропадёт что, то выкинешь! Это я говорю о петрушке и разной зелени с огорода, и о яблоках. А положила всего по чуть-чуть: куры копчёные, твоих любимых пресных лепёшек напекла стопку, банку самогона на зиму – уж больно хороший получился, шматок сала солёного и немного копчёного, кусок свежей свинины, пирожки детям напекла с ливером, в кастрюле мясо маринуется на шашлыки – может быть, наши раньше приедут, так вы вечерком шашлыками побалуетесь у костра. Тебе огурцы бочковые с погреба положить? – с улыбкой спросила она.

Знает ведь, что это деликатес для меня, но спрашивает больше для своего удовольствия.

– Вы ещё спрашиваете, обязательно положите!

Сходив в погреб, мать принесла полный пакет ядрёных огурцов и бидончик бочковых помидоров, резких и очень вкусных. Всё принесённое она опять стала укладывать и перекладывать, чтобы в дороге не перевернулось и не растряслось, при этом не забывая говорить:

– Сильно устал, небось, ведь целый день топором махал, да таскал срубленное, вон, целый штабель дров накидал – на месяц топить хватит.

– Пусть подсохнет немного, я потом что попилю, что порубаю, мелочь на растопку пойдёт, что на подвязку помидоров пригодится, – с крестьянской рассудительностью поддерживаю я разговор с ней, зная, что она любит, когда я затрагиваю тему о хуторской жизни.

– Вроде бы всё уложила. Пойдём в избу да перекусим на дорожку, а то дома, небось, пустой холодильник, один чай да бутерброды с колбасой, – тёща легонько подтолкнула меня в спину.

Мать времени зря не теряла, и пока я занимался вырубкой в брошенном саду, под негласным присмотром бдительного Марфушкиного ока, она уже успела приготовить ароматный суп с домашней лапшой и куриными потрошками.

Хорошая она хозяйка и умелая, ей бы в столичном ресторане шеф-поваром быть, что ни приготовит – пальчики оближешь. И я никогда от неё не слышал, чтобы она сказала, что она всё умеет или готовит лучше кого-нибудь другого, а если ещё узнает какой-нибудь новый кулинарный рецепт, то будет ходить как сама не своя, пока не приготовит его как надо. И дочку свою вырастила и воспитала такой же умелой хозяйкой и матерью. И бабушкой. Я никак не могу привыкнуть к мысли, что она у меня уже стала так быстро бабушкой. Вроде бы вчера ещё бегала после занятий в институте на какие-то курсы, а сейчас уже бабушка с двумя внуками.

Я ел вкусный, красивый и сытный суп, невпопад угукая, отвечал на что-то рассказывающую, ещё не наговорившуюся мать. А сам уже думал, какой мне дорогой выехать из хутора так, чтобы сэкономить время – по раздолбанному с осени грейдеру и так до сих пор не восстановленным трём километрам дороги или поехать по хуторской, накатанной по низу широкого оврага с заросшими терновником и шиповником склонами, но сразу выходящей на асфальт, экономя мой путь домой на десять километров. Вот только уезжать мне совершенно не хотелось. И вроде бы в городе всё есть – и асфальт, и сверкающие неоном магазины, и красиво одетые люди, комфорт и развлечения на любой возраст. А тут – отсутствие всяких удобств и простота нравов, дорога в навозных лепёшках и одежда селян «кто во что горазд», мычащие коровы и поющие по утрам петухи, скандальная Марфушка и комары. Но здесь я чувствовал всегда себя свободным и молодым. Здесь я всегда чему-то радовался и удивлялся, и даже уставшим, был счастливым.

Вот в таком бермудском треугольнике и лежал в низинке маленький, дворов на двадцать, хуторок. Здесь тихо текла жизнь. Оставшийся народ, как и раньше, сажал для себя и своих городских детей картошку и сеял, кому-что надо по хозяйству, косил назиму сено, собирал по осени урожай и рубил сушняк в лесу на дрова. Летом нередко гремели на весь хутор свадьбы городских внуков и внучек, ездили на смотрины, плясали на помолвках и крестинах и, как положено, плакали на похоронах. Порой дружно брались за вилы и колы, отстаивая вместе со своим большим соседским селом, своё рукотворное озеро от ретивых городских рыболовов. А в общем, жили здесь тихо и мирно, как в сказке.