Даниил Гуревич - Уроки танго (сборник)

Работа Нечаева в лаборатории продвигалась настолько успешно, что его группу выделили в самостоятельную лабораторию, поставив его начальником. Своим замом он назначил Вальда.

В своих частых вечерних беседах они все больше склонялись к мысли, что им уже давно пора серьезно заняться наукой, писать диссертации и устраиваться в какой-нибудь НИИ в Москве, где возможностей раскрыться у них будет несравнимо больше. Но мечтам их так и не удалось осуществиться.

В начале марта семьдесят девятого года Нечаеву пришлось на несколько дней уехать из города: он получил из Сибири письмо о смерти своего отца, который много лет назад уехал туда на заработки. Писала какая-то Ирина, которая, по ее словам, много лет прожила с его отцом, правда, не расписавшись. Но у нее от него два сына, которых его отец очень любил и которым обещал оставить часть своего дома в Епишево. Завещание он так и не успел оформить, но она надеется на его, Сергея, порядочность и уверена, что он не оставит сироток на улице. Сообщение о смерти отца Сергей воспринял довольно равнодушно: он его совершенно не помнил и никогда никаких чувств к нему не испытывал. Но сообщение о том, что кто-то вдруг претендует на часть его дома, его обеспокоило. Дом этот он в детстве ненавидел, но после стольких лет к нему привык и даже полюбил и делиться им ни с кем не собирался, даже с сиротками, которые якобы были ему сводными братьями. Заниматься перепиской он не собирался и решил, что проще и надежнее будет слетать на несколько дней в Искитим, откуда пришло письмо, и поставить все точки над «i». Он пошел к начальнику своего отдела Калягину, с которым был в приятельских отношениях, и попросил о незапланированном отпуске на три дня. Когда Калягин поинтересовался, почему такая спешка, Нечаев не задумываясь, как близкому приятелю, рассказал о письме и о своих беспокойствах. «Мне бы твои заботы, Серега!», – покачал головой Калягин, подписывая заявление.

Через несколько дней после его отъезда в их лаборатории произошел взрыв, в результате которого погиб Антон Вальд.

Галя кормила Тонечку, когда ей позвонили с химкомбината и сообщили о гибели мужа. Выслушав сухой официальный голос, она опустилась на стоявший рядом стул и, продолжая держать телефонную трубку в руке, застыла. Из трубки по-прежнему раздавался глухой голос, потом его сменили короткие гудки. Галя не слышала ни того, ни другого. Потом заплакала Тонечка, требовавшая еды. Галя продолжала сидеть на стуле, держа на коленях трубку, и пустым взглядом смотрела перед собой. Просидела она так долго, без мыслей, без слез… Потом в голове медленно протянулось: «Ну вот и все… Летала-летала и прилетела…», и почти сразу еще: «Сначала папа, теперь Антон…» Мысли закончилась, а новые больше не появлялись, и ей без них было даже легче, вернее – никак. Тоня уже заходилась в крике, но Галя ее крика не слышала.

Та к она и просидела долгие дни за своим столом, пока они вместе с Тоней не уехали из этой комнаты навсегда. Вернее, за ними приехал Нечаев и забрал их к себе.

После выяснения причин взрыва стало ясно, что виноват был Антон: попросив установить новый баллон с кислородом, он не проверил рабочего, скрутившего резьбу с нового регулятора давления баллона и заменившего его первым попавшимся под руку старым регулятором с уже использованным маслом, что и вызвало взрыв.

Но начальству, чтобы другие таких ошибок больше не допускали, нужно было кого-то наказать. Свалить всю вину на рабочего – это было бы не по-партийному; Вальд погиб – его уже не накажешь, и решили наказать Нечаева, которого в этот день даже в городе не было. После его возвращения на работу было срочно проведено партийное собрание, на котором выступил и Калягин, подписавший Нечаеву заявление об отпуске. В своем выступлении он с возмущением и нескрываемой издевкой рассказал о причине, по которой Нечаев оставил свой пост, – именно так он и сказал – и первым предложил исключить его из партии. Нечаева, конечно, исключили, затем сняли с должности и перевели в другую лабораторию простым инженером. Потом Калягин долго объяснял ему, что своим жестким выступлением он, оказывается, помогал Нечаеву, чтобы впоследствии он смог отстоять его от неминуемого увольнения из комбината. Он еще раз напомнил ему об этом, но уже много лет спустя, когда стал владельцем химкомбината и самым богатым и влиятельным человеком в городе.

Сейчас же ни предательство Калягина, ни потеря своей должности и тем более членство в партии, куда ему пришлось вступить, чтобы занять эту должность, Нечаева абсолютно не волновали. Его волновали только Галя и Тонечка. А больше всего он боялся, что Галя тоже обвиняет его в смерти Антона.

Прилетев в Москву из Искитима, где он пробыл всего один день, Нечаев решил из аэропорта позвонить Вальду в лабораторию и сообщить о своем возвращении. Вместо Вальда трубку взяла Людочка, хорошенькая, но не отличающаяся большим умом лаборантка, которая сразу затараторила об ужасе, произошедшем в их лаборатории. Не дослушав ее, Нечаев бросил трубку и помчался на вокзал. В Епишево он прямо с вокзала поехал в общежитие. Он постучал, но никто не ответил, и он открыл дверь. За столом сидела Галя, с застывшим, ничего не выражающим лицом, исхудавшая и непричесанная, в распахнутом халате, из-под которого выглядывала ночная рубашка. Перед ней на столе были разбросаны фотографии. Она изредка брала одну из них, долго на нее смотрела, потом клала обратно на стол, но изображением почему-то вниз. В комнате пахло немытым телом и немытой посудой. Под столом сидела такая же исхудавшая и неприбранная Тонечка и возилась с игрушкой. Нечаев так и не понял, узнала его Галя или нет. На его вопросы она не отвечала, только изредка кивала головой. Он спросил, когда она и Тоня в последний раз ели, но Галя лишь пожала плечами. Нечаев позвонил Раечке Косовой, работавшей с ним в лаборатории, – тогда он еще был ее руководителем – и попросил приехать, купив по дороге продукты.

Теперь он приходил после работы каждый день и ухаживал за ними, как за двумя детьми, – Галя от малышки дочери мало чем отличалась: сама она не ела – ей надо было дать поесть, сама не мылась – ее надо было отвести в ванную, ее нужно было одеть и вместе с Тонечкой вывести погулять на улицу. В конце концов он решился и сказал Гале:

– Я забираю вас с Тоней к себе.

Галя не ответила и только посмотрела на него. Но впервые ее глаза хоть как-то отреагировали.

– Галя, вы слышали, что я сказал?

– Да… – также впервые за все это время он услышал ее голос. – Я никуда не поеду.

– Галя, сейчас вы своим поведением, сознательно или нет, потихоньку себя убиваете. Я понимаю – вам не хочется жить. Это ваше право. Но вы убиваете и своего ребенка. А этого я не допущу. Антон был моим другом, и я не дам его ребенку погибнуть, хотите вы этого или нет. Когда вы придете в себя, можете делать, что вам вздумается, а пока вы будете жить у меня. У вас с Тоней будет своя отдельная комната, вы будете жить своей жизнью, в которую я не буду вмешиваться, но за вами будет ухаживать моя домработница, – здесь он соврал: никакой домработницы у него не было, но, сказав это, решил, что сразу и наймет. Так что давайте не будем спорить. Завтра за вами заедет грузовик и заберет вас и ваши вещи.