Артур Кангин - ЗАПИСКИ PLAYBOЯ

– Хакиро-Сан, – хитро прищурил лисий глаз меняльщик. – Ухажер Сакуры-Сан.

– Что-то он психует?!

– Еще бы! После того как к нам приехал какой-то русский с репутацией мартовского кота, Хакиро-Сан не находит себе места.

– Чего же он хочет?

– Убить поганого русского, а потом сделать себе харакири.

– Да, это просто маньяк какой-то!

– На его месте я бы поступил точно так же! – весело подмигнул меняльщик.

– Вы хотите меня убить?

Японец опешил:

– Почему именно вас?

– Это так… К слову.

Я тщательно вытер стальной стек-щуп об изумрудную траву газона и, непрестанно оглядываясь, пошел в свое пристанище, императорский дворец для приезжих.

4.

Эту ночь спалось исключительно плохо.

Не помогла даже увлекательная игра в маджонг и страстные ласки Сакуры-Сан.

Глубоко за полночь, предчувствуя что-то недоброе, я перебрался из спальни в умывальную комнату и прилег на циновку рядом с медным тазом.

Стояла оглушительная тишина.

Лишь тревожно гукали японские совы.

Апрельский ветер нес в крошечное оконце под потолком живительную прохладу и лепестки цветков сакуры.

Не только!

Не только лепестки и прохладу…

Если бы всё ограничилось только этим.

Вдруг в это оконце с феноменальной пластичностью кто-то протиснулся и барсом подпрыгнул к моей постели.

Меня в ней не было!

Я как предчувствовал.

Напрошенный гость выхватил из-за кушака кривой обоюдоострый самурайский меч и принялся безжалостно рубить мое ложе.

– Умри! – закричал пришелец.

Прижав к себе, как римский щит, медный таз, я зорко затаился в умывальной комнате.

Сакура-Сан включила ночник.

И что мы увидели?

Точнее – кого?

Хакиро-Сана с блуждающей улыбкой на вспененных губах.

Моя порожняя циновка оказалась изрубленной в клочья.

Задарма пропал труд доброго десятка несчастных старушек-циновщиц.

Безобразие!

Такое неуважение к чужой работе!

Мало того, нарушен был ночной сон.

Холодная медь придала моим рассуждениям уверенность и даже отважность.

Сакура-Сан вскочила на изящные ножки и залепила Хакиро-Сану звонкую пощечину.

– Что ты наделал, Хакиро?

– Где он?

– Нет, что ты наделал?! Я первая спросила!

Юноша чуть не плакал:

– Я все равно убью его!

Тут, прикрывая срамное место тазом, вышел и я:

– В чем, собственно дело, молодой человек?

– Попался, котяра! Она – моя! – Хакиро кинулся на меня, но Сакура, с неожиданной энергией, перехватила его руку с мечом.

– Я – ничья, Хакиро, – вкрадчиво произнесла девушка. – Я – гейша. Вольная жрица любви. И останусь гейшей до конца своих дней. А в Японии японки живут удивительно долго.

– Все равно я убью его! – настаивал неугомонный.

– Он – гость. Один из многих. Ты будешь, Хакиро, убивать всех моих гостей? – горько усмехнулась Сакура.

Юноша бросил кривой меч и, утробно зарыдав, выпрыгнул в тесное оконце.

Благо моя спальня на первом этаже, ушиб ему не грозил.

5.

На другое утро мы прощались с Сакурой в аэропорту.

– Значит, я один из многих? – энергично заиграл я желваками.

Сакура порывисто обняла меня тонкими руками.

– Дурачок, – прошептала в ухо, – иначе он убил бы тебя. Медный таз самурайский меч разрезает, как вологодское масло.

– Ты всем это говоришь?

– Тебе первому, – на глазах девушки блеснули слезы. – Хочешь, я уеду с тобой в снежную и страшную Россию? Там, правда, повсюду всюду бродят медведи, а мужики отплясывают перед Кремлем в красных козлиных сапогах?

– Ну, зачем же? – насторожился я. – У меня там жена, дети, алименты… Какие медведи? Ты путаешь с шапито.

– Вот видишь…

– К тому же, я еще ни разу не надевал красные сапоги.

В самолете я прочитал в свежей газете о камикадзе. Он, в знак какого-то протеста, протаранил на стальном скутере китобойное российское судно.

Был ли этим камикадзе знакомый мне Хакиро-Сан?

Не уверен.

Я плохо его знал.

Мне он никогда не нравился.

Я не вел с ним бесед о китах.

Хотя поговорить именно об этом стоило.

Короче! Итальянский министр земледелия срочной телеграммой вызвал меня в Триест.

1.

Поезд «Рим – Триест» отбывал в воскресенье, в 1.30 ночи.

Я стоял на перроне, поеживаясь. Даже бобровый, в алмазной пыли воротник, не спасал от дикого мороза, как бедствие, опустившегося на Европу.

Проводник хлюпал носом в багровых прожилках и недоверчиво смотрел на мои «с иголочки» валенки.

Россиян до сих пор недолюбливают в Средиземноморье.

– Синьоры! Синьорины! Уно моменто! Престо! Аривидерче! – с легкой хрипотцой по-итальянски балаболил проводник. Он просил всех срочно прощаться.

И тут на заснеженном перроне появилось видение.

Дама!

И какая?!

Высокая.

Изящная, как африканская пантера.

Или, как уругвайская лань.

За ней, шаркая ногами в бирюзовых калошах, брел квадратный старик с глумливыми глазками и отвисшей, слюнявой, даже на морозе, нижней губой.

Я покачнулся от столь явного контраста небесной красоты и умопомрачительного уродства.

– Павел, – пропело бархатное контральто, – какое у нас купе?

Все это было произнесено на чистейшем русском. Встретить соотечественников в Риме! Какая удача!

Я широко улыбнулся.

– Нумер пять, – брезгливо обронил господин и, взглянув исподлобья, оттолкнул меня острым старческим локтем.

Я быстро сунул проводнику хрустящую десятку евро и кивнул на странную парочку:

– Ху ис ху?

– Князь и княгиня Волконские, – на ломанном русском произнес проводник и, заметив мой восторг, подмигнул оливковым глазом: – Око видит, мосье, да зуб неймет! Так это будет по-рюсски?

– Это мы еще посмотрим.

Я неумолимо отстранил стальным плечом заболтавшегося служителя европейской «железки», и вошел в ароматизированный парижскими духами, с персидскими мохнатыми дорожками, вагон.

В купе я выпил крепчайшего чая в серебряном подстаканнике, сознание мое прояснилось.

«Ну, почему эта княгиня Волконская не моя жена?! – искренне возмутился я. – Что этот старик с отвисшей губой понимает в любви? Святотатственно даже представить их вместе в постели. Брр!» – меня передернуло.

В купе заглянули, перепоясанные белыми ремнями, жандармы. Недоверчиво рассмотрели водяные знаки в моем паспорте с нахохленным двуглавым орлом.

Высокий жандарм с загнутыми вверх рыжими усами резко спросил:

– Цель визита?

– Я, Юрий Козлов, – представился я с достоинством. – Вулканолог и путешественник. Спутниковая фотосъемка зафиксировала некоторые толчки в районе Триеста.

– Неужели у нас нет своих специалистов?

– Просто, я лучший…

Маленький жандарм с мефистофельской бородкой уважительно отдал мне честь: